Потому как в легендарном Бахчисарае он и сам хоть и намеревался, но не побывал. А сейчас времени на туризм никак не находилось, честь и долг обязывали искать распроклятое «то – не знаю что».
Он извинял отнюдь не царственное раздражение своей супруги – еще бы, почти целый год потратить на раскопки, и вот по милости какой‑то толстозадой твари необратимо потерять… Если там только было, что терять.
– Ладно, прилетишь, сама удостоверишься. Меняемся местами.
– Меняемся.
Он привычно кивнул Борбу, который в силу природной обстоятельности лучше всего справлялся с нехитрой ролью возничего, и через секунду они оба уже стояли по щиколотку в лазоревых колокольчиках родимого Дола. Зимой, в меру прохладной, но, к сожалению, бесснежной (король Алэл постарался, не иначе) они стлались по земле и цвели мелкими бусинками, не раскрывая лепестков. Но вот на Лютые Острова пришла ранняя весна, и их буйству не было удержу – хоть коси.
Впрочем, крылатые кони, суровые спутники воинов, отворачивали от них трепещущие ноздри – чуяли колдовство.
Мона Сэниа в полном походном снаряжении стремительным шагом направлялась к ним – приготовилась. Похоже, заскучала сверх обычного… Каждый раз, возвращаясь на Джаспер, он с тревогой вглядывался в смуглое, страстное лицо – и каждый раз оно было чуточку новым, то ли помолодевшим, то ли осунувшимся. Но стоило ему высказаться на этот счет, как мона Сэниа раз и навсегда пресекла эти попытки проявления опекунского беспокойства: «Если ты разочаруешься во мне посреди ночи – скажи. А днем я сама о себе позабочусь».
И возразить тут нечего – непросто быть мужем самой своенравной принцессы всех поколений джасперианского королевского рода. Впрочем, такой характер его вполне устраивал – во всяком случае, не заскучаешь.
– Ты все‑таки там не очень задерживайся. – Он коснулся пальцами черного завитка, выбивающегося из‑под аметистового обруча. – Юшенька где?
– У моря, разумеется. С ним Флейж и Арди с Фирюзой.
Все в здешних канонах – сынишка на мужских руках, приемная пигалица – на девичьих.
– Ну, семь парсеков под килем, мое твое величество!
– Не переверните тут весь дом, муж мой, любовь моя…
Она наклонилась и сорвала самый темный бархатистый колокольчик. Борб почтительно взял принцессу за руку, сделал шаг вперед – и оба словно растаяли. Юрг давно уже привык к тому, что верные дружинники перетаскивают его самого с места на место, точно манекен, но вот глядеть на это шаманство со стороны ему до сих пор было жутковато: каждый раз у него появлялось ощущение, что это исчезновение – навсегда. Он невольно поднял глаза к вечереющему небу, словно мог проследить там невидимый полет джасперян. Ничего он, разумеется, не увидел, кроме белоперой птицы, закладывающей крутой вираж над слепленным из корабликов крошечным замком – Гуен всегда беспокоилась, заметив на голубом лугу магическое появление или исчезновение людей, с чем ее крошечные птичьи мозги и неистовый охотничий инстинкт гарпии смириться никак не могли. Несмотря на совью половину своего естества, днем она видела так же зорко, как и ночью и, опознав в Юрге своего хозяина, резко взмахнула крыльями, так что колокольчики полегли, и помчалась назад, к морю, где несла бессменную вахту возле своих подрастающих птенцов – а таковыми для нее были в равной степени и Ю‑ю, и Фирюза, и уже достигший отцовских габаритов перламутрово‑голубой Фируз.
Юрг вздохнул, наклонился и отыскал под ногами такой же темный колокольчик, как и тот, что унесла с собой на Сваху его жена. Поглядел сквозь него на солнце – громадный, как тюльпан, цветок таил в себе видимые только на просвет узоры, наподобие павлиньих перьев.