– Извините меня!
Человек повернулся к ней с недоброй улыбкой:
– А зачем вам извиняться? Ведь в этом нет вашей вины.
Матильда решила, что ей пора перестать болтать. Однако, она была совершенно уверена, что ей это не удастся.
– А кто же в этом виноват?
Красавец-слепой, как мысленно окрестила его Матильда, отвернулся и теперь сидел к ней почти спиной.
– Виновата одна дохлая львица: я производил ее вскрытие, изучая двигательный аппарат семейства кошачьих. Ведь это же совершенно никому не интересно! Иногда я говорил себе: какое чудо, а порой думал: черт возьми, львы просто ходят, пятятся назад, прыгают, и нечего тут больше знать. А в один прекрасный день я сделал неловкий надрез скальпелем.
– И из трупа брызнуло во все стороны.
– Точно. А вы-то откуда знаете?
– Был один парень, что когда-то построил колоннаду Лувра, он погиб именно так: его убил верблюд, лежавший на секционном столе. Но то было давно, и то был верблюд. Разница все же есть.
– Падаль остается падалью. Брызги попали мне в глаза. Я погрузился во тьму. И все, с тех пор я уже не мог видеть. Черт бы меня побрал!
– Вот мерзавка эта львица! Мне доводилось видеть таких животных. Сколько времени прошло?
– Одиннадцать лет. Может статься, эта львица сейчас смеется надо мной. Впрочем, я и сам над собой смеюсь. Только не над тем скальпелем, что я держал в руке. Через месяц после того случая я вернулся в лабораторию, разгромил ее и повсюду разбросал разлагающуюся плоть. Я хотел, чтобы в глаза всех окружающих проникло гниение, и я уничтожил все, что было сделано нашей группой в области исследований опорно-двигательной системы кошек. Понятное дело, это не принесло мне полного удовлетворения.
Я был разочарован.
– Какого цвета были ваши глаза?
– Черные, как крыло стрижа, черные, как ночное небо.
– А теперь они какие?
– Никто пока не набрался смелости их описать. Думаю, они черно-красно-белые. При взгляде на них у людей перехватывает дыхание. Представляю себе, какое это должно быть отвратительное зрелище. Я теперь никогда не снимаю очки.
– Мне бы очень хотелось увидеть ваши глаза, – заявила Матильда. – И тогда бы вы точно узнали, какие они. Ничто отвратительное не может меня смутить.
– Так все говорят. А потом плачут.
– Однажды во время погружения мне в ногу вцепилась акула.
– Сцена не из приятных, согласен.
– О чем вы больше всего сожалеете из того, что вам больше не суждено увидеть?
– Вы меня просто убиваете своими вопросами. Не стоит весь день говорить о всяких львах, акулах и прочих мерзких тварях.
– Конечно, не стоит.
– Мне жаль, что я не могу видеть девушек. Весьма банально.
– Девушки куда-то подевались после того случая с львицей?
– Представьте себе, да. Вы мне не сказали, почему следили за той женщиной.
– Ни почему. Я за многими наблюдаю, знаете ли. Это сильнее меня.
– Ваш возлюбленный ушел после того, как вы повстречались с акулой?
– Один ушел, другие пришли.
– Вы особенная женщина.
– Почему вы так говорите? – удивилась Матильда.
– Из-за вашего голоса.
– А что вы такое слышите в человеческих голосах?
– Ну, уж этого я вам сказать не могу! Господи боже, что же мне тогда останется? Хоть что-то нужно оставить бедному слепому, мадам, – с улыбкой произнес незнакомец.
Он встал, собираясь уходить. Его стакан так и остался нетронутым.
– Постойте. Как ваше имя? – спросила Матильда.
– Шарль Рейе, – помедлив, ответил он.
– Благодарю вас. Меня зовут Матильда.
Красавец-слепой заявил, что это роскошное имя и что так звали королеву, правившую в Англии в ХХII веке, а затем направился к выходу, то и дело прикасаясь к стене кончиками пальцев, чтобы не потерять дорогу. Матильде наплевать было на XII век, и она, хмурясь, осушила стакан, оставленный слепым.