О каком гуманизме, о какой любви к ближнему можно говорить в этой давке, в удушливых джунглях наших городов, где каждый сам за себя, где властвует принцип homo homini lupus est? В переполненном мире вместо любви между людьми устанавливается сначала безразличие, а потом — вражда и ненависть. Увы, дело зашло слишком далеко, людей надо спасать от них самих.
— Но вы собирались оставить в живых всего полтора процента!
— Не забывайте, что это около ста миллионов человек. Население довольно большого государства. Но, разумеется, эти люди были бы из разных государств во всех частях света. Никакой национальной и расовой селекции. С грязью политики было бы покончено, исчезли бы сверхдержавы, диктующие свою волю всему миру, исчезли бы правительства, чиновники, финансисты и транснациональные компании. Каждый смог бы жить так, как он хочет. Пандемия вернула бы людям бы сознание драгоценности человеческой жизни, чистоту чувств и отношений.
— Но вы подумали о мучениях миллиардов, обреченных вами на смерть?
— Заболевший ничего не ощущает, пока у него не закружится голова, а там он теряет сознание и уже не приходит в себя. Фактически его смерть мгновенна и безболезненна.
— Но ужас этих двух недель?
— Он не хуже ужаса многих лет в условиях нарастающего кризиса.
— Не кажется ли вам, что гниение такого количества трупов отравило бы природу?
— О, когда человек не вооружен химическим концерном или атомной бомбой, он не способен отравить природу по-настоящему. Как я уже сказал, разложение происходит очень быстро. Конечно, крупные города с их гипертрофированной, уже не нужной новому миру промышленностью стали бы на некоторое время непригодны для жилья. Но в них и так никто и не стал бы жить. Люди оставили бы их душные бетонные лабиринты и селились бы на земле, в маленьких поселках, в гармонии с природой и друг с другом.
— Вы не опасаетесь, что остатки человечества одичали бы, и цивилизация погибла бы безвозвратно?
— Нет, она лишь избавилась бы от вредных излишеств.
— Ваши разработки теперь в руках правительства?
— Видимо, да. Не думаю, что они когда-либо решаться применить их в военных целях, потому что в этом случае неминуемо погибнут сами.
— Но если будет найдена вакцина?
— Это крайне маловероятно.
— Но разве вы не разработали вакцину для себя?
Шварценберг окинул меня презрительным взглядом.
— Молодой человек, за кого вы меня принимаете? Я думал не о себе, а о спасении человечества. Я альтруист.
— Ну, какое у вас впечатление? — поинтересовался доктор Петерс.
— Странное. В рассуждениях ваших пациентов присутствует определенная логичность. Впрочем, я где-то читал, что сумасшедшие бывают чертовски убедительны.
— Хотите, я открою вам маленький секрет? — спросил вдруг доктор. — Только, учтите, в случае чего я буду все отрицать. Так вот, эти люди… — он сделал паузу, — они абсолютно нормальные.
Я уставился на него с изумлением.
— Тогда почему вы не передали их правосудию?
— Видите ли, — усмехнулся Петерс, поглаживая бородку, — я, в некотором смысле, тоже… альтруист.