Какой же из тебя, твою мать, чекист, если ты не можешь найти даже гитару? Шпиона ты у себя в собственной заднице не найдешь.
Все радостно захохотали.
Когда растерянный Целлер вышел, подполковник Штайнбах удивленно спросил Федоровского:
— Зачем вы у себя таких охламонов держите?
— Его папа — старый барабанщик, в смысле старый член партии, — заплетающимся голосом пояснил Маслов. — После войны на Украине гонялся за бандеровцами по схронам вместе с нашим первым зампредом.
Маслов потащил ко рту стакан, но рука мелко дрожала, и половина пролилась на тарелку с жареным мясом.
— Чего вы у себя в управлении цацкаетесь с этим старьем? — разозлился пьяный Маслов. — Впрочем, у немцев ещё хуже. Куда ни придешь, сидят какие-то старперы. Они только и занимаются, что пионерам рассказывают, как в концлагерях сидели. А ещё надо проверить, почему они выжили в концлагере. Может, с гестапо сотрудничали?
Маслов цепкой рукой ухватил Штайнбаха за рукав белой рубашки:
— Вам надо от этого старья избавляться. А то у вас кого ни возьми — или в лагере сидел, или еврей. Это никуда не годится, вот что я вам скажу.
Внезапно встрепенулся Федоровский, который сунул в рот сигарету не той стороной и тщетно пытался её прикурить, держа спичку у фильтра.
— А я слышал, что ваш начальник разведки Маркус Вольф — полуеврей. Правда, что ли?
Подполковник Штайнбах отцепил руку Маслова от своей рубашки и повернулся к Игорю Федоровскому:
— Лично меня нацисты навсегда отучили задавать вопрос: кто еврей, а кто полуеврей.
Слова Штайнбаха повисли в воздухе.
Мгновенно протрезвевший Маслов первым нарушил неловкое молчание:
— Может, нам, ребята, на воздух выйти? Погуляем? Завтра опять засядем оборудование монтировать, так ничего и не увидите. А во вторник вам уже назад в Берлин.
Тюрьма, где держали осужденных членов террористической организации «Революционные ячейки», казалась со стороны бетонным чудовищем, начиненным собственной сетью телекамер, и, по словам начальника тюрьмы, гарантировала полную изоляцию заключенных.
На самом деле адвокаты свободно приносили своим осужденным клиентам все, что те просили, — от дорогих фотоаппаратов до самодельных электроплиток для приготовления еды.
Заключенным, у которых уже был фотоаппарат, регулярно посылали пленку, потом забирали у них отснятые ролики. Заключенные сами себя фотографировали миниатюрной камерой «минокс», а тюремщики никак не могли понять, откуда в газетах все эти свежие снимки.
На воротах тюрьмы висел плакат, отпечатанный по заказу Федерального ведомства уголовной полиции: «Чужих здесь не знают. Не каждый приходит сюда с честными намерениями. Поэтому особое недоверие не является невежливостью».
Несмотря на строгий тон плаката, в те буколические времена немолодые тюремные надзиратели были поразительно наивны. Они хранили врожденное почтение к адвокатскому сословию и не подозревали, что молодые адвокаты плевали на традиции и юридические нормы.
У сидевших в тюрьме террористов было множество поклонников. В стопке бумаг они вырезали отверстие, в углубление клали передачу, заклеивали и отдавали папку адвокату, которому предстояло понервничать минут десять, пока его впускали в тюрьму.
Тюремное здание построили больше ста лет назад. В нем содержалось почти полторы тысячи заключенных. Шестьсот человек ежедневно приходили и уходили из тюрьмы, в основном это был обслуживающий персонал; кроме того, тюрьму регулярно посещали ремонтники, электрики, врачи, адвокаты и ортопеды.
В обеденный перерыв две молодые женщины предъявили на входе удостоверения адвокатов и потребовали провести их в комнату свиданий.
Удостоверения были поддельными, но пожилой равнодушный надзиратель этого не заметил.