похоже, до сих пор так и сидел там, в глуши... если вы не ошибаетесь, значит, это мы его открыли!
- Да, наверно, вы открыли. Его книга гениальна.
- Но... (Черт подери, ну что за человек! Сделал такое открытие... сообщает такую поразительную новость... и хоть бы загорелся, обрадовался! А ему все равно, будто речь идет про кочан капусты!) Но... в чем же дело? Вы... по-вашему, в его рукописи есть какой-то изъян?
- Нет, по-моему, в ней нет никаких изъянов. По-моему, это великолепно написано.
- Но... (О, господи, этот Хаусер и правда псих ненормальный!) Но что же... вы хотите сказать... наверно, в таком виде, как сейчас, она для печати непригодна?
- Нет, на мой взгляд, она в высшей степени подходит для печатания.
- Но она чересчур многословна, так?
- Многословна - да, это верно.
- Так я и думал, - глубокомысленно заявляет редактор. - Новичок, опыта никакого, это же сразу видно. Он и сам не понимает, как пишет, без конца повторяется, все у него выходит ребячливо, несдержанно, все через край, никакого чувства меры. У нас есть десятки авторов, которые смыслят в писательстве куда больше.
- Да, наверно, - соглашается Хаусер. - И, однако, он гений, а они нет. То, что он написал, гениально, а то, что пишут они, - нет.
- Значит, вы полагаете, нам следует его напечатать?
- Полагаю, что так.
- Но... (А может быть, вот в чем загвоздка... вот он о чем умалчивает!) Но больше ему сказать нечего? Думаете, он уже исписался? Все, что было за душой, выложил в одной книге? На вторую его уже не хватит?
- Ничего такого я не думаю. Ручаться, впрочем, не могу. Его могут и убить, это бывает...
(Вечно он каркает, ворона!)
- ...Но, судя по этой книге, я бы сказал, можно не бояться, что он выдохнется. Его хватит еще на полсотни книг.
- Но... (О, господи! Где же тут подвох?) Но тогда, вы считаете, для такой книги у нас, в Америке, еще не пришло время?
- Нет, я так не считаю. По-моему, для нее самое время.
- Почему?
- Потому что она написана. Если книга написана, значит, для нее настало время.
- А некоторые наши лучшие критики говорят, еще не время.
- Знаю, что они говорят. Они ошибаются. Вот для них еще не время, только и всего.
- То есть как?
- Очень просто, они ведут счет по времени критики. А книга создается по времени художника. Разное время, разный отсчет.
- По-вашему, критики отстают от времени?
- Да. Отстают от художника.
- Тогда они, пожалуй, не согласятся с вами, что это гениальная книга. Как вы думаете?
- Не знаю. Может быть, и не согласятся. Но это не имеет значения.
- То есть как это - не имеет значения?!
- Да так. Книга хороша, и уничтожить ее нельзя. Стало быть, не важно, что о ней скажут.
- Значит... черт возьми, Хаусер! Если вы не ошиблись, значит, мы совершили замечательное открытие!
- Да, это так. Вы его совершили.
- Но... но... неужели вам больше нечего сказать?!
- Да, нечего. А что тут еще говорить?
Редактор ошеломлен.
- Ничего... только мне казалось, вы-то должны бы радоваться! - И, вконец обескураженный, сдается: - А, ладно! Ладно, Хаусер! Большое вам спасибо!
В издательстве этого не понимали. Просто не могли понять. И наконец отступились - все, кроме Лиса Эдвардса, Лис никогда не отступал, если хотел что-либо понять. Лис по-прежнему, проходя мимо, заглядывал в кабинет Хаусера - крохотную тесную каморку. Сдвинет старую серую шляпу на затылок (Лис всегда работал в шляпе), наклонится, вытянет шею и с тревожным недоумением в светлых зеленоватых глазах уставится на Хаусера, будто перед ним неведомое сказочное чудище со дна морского. Потом повернется и, ухватясь обеими руками за лацканы пиджака, шагает своей дорогой, и во взгляде у него безмерное изумление.
Лис никак не мог понять, в чем тут секрет. Да и сам Хаусер ничего не мог бы ответить и объяснить.