— Если не ошибаюсь, вы полагаете, что несколько задержались, мистер Джорлинг?
Это был высокий полный американец, обосновавшийся здесь двадцать лет назад и владевший единственной гостиницей в порту.
— Вообще-то да, мистер Аткинс, — отвечал я, — не в обиду вам будь сказано.
— Ну что вы, — отозвался славный малый. — Как вы догадываетесь, я привык к таким ответам, как скалы мыса Франсуа привыкли к океанским волнам.
— И отражаете их подобно этим скалам…
— Вот именно! Когда вы только высадились в гавани Рождества и остановились в гостинице «Зеленый баклан», я подумал: «Через две недели, если не раньше, моему постояльцу наскучит здесь и он пожалеет, что приплыл на Кергелены…»
— Нет, почтенный Аткинс, я никогда не жалею о содеянном.
— Хорошая привычка.
— На ваших островах я обнаружил немало любопытного. Я бродил по холмистым плато, обходил торфяники с жесткими мхами. Я раздобыл интересные образцы минералов и горных пород. Я участвовал в охоте на нерпу и тюленя, видел птичьи базары, где мирно соседствуют пингвины и альбатросы. Вы потчевали меня жарким из буревестника. Наконец, я встретил в «Зеленом баклане» великолепный прием, за который не устаю благодарить вас… Но минуло уже два месяца с того дня, когда я высадился в гавани Рождества…
— …Вам не терпится оказаться снова в вашей, то есть нашей, стране, мистер Джорлинг, — подхватил мой собеседник, — снова увидеть Коннектикут и Хартфорд, нашу столицу…
— Без всякого сомнения, почтенный Аткинс. Вот уж три года я скитаюсь по свету… Пришло время остановиться, пустить корни…
— Когда появляются корни, — подхватил американец, подмигнув, — то недолго и ветки отрастить!
— Совершенно справедливо, мистер Аткинс. Однако семьи у меня нет, и, вероятно, на мне закончится наш род. В сорок лет мне уже вряд ли вздумается отращивать ветки, как это сделали вы, мой дорогой хозяин, ибо вы — настоящее дерево, да еще какое…
— Дуб — даже, если хотите, каменный дуб.
— Вы правильно поступили, подчинившись природе. Раз природа снабдила нас ногами, чтобы ходить…
— То она не забыла и про место, нужное, чтобы сидеть! — с громким хохотом закончил Фенимор Аткинс. — Потому я удобно уселся в гавани Рождества. Матушка Бетси подарила мне двенадцать ребятишек, а они, в свою очередь, порадуют меня внуками, которые станут ластиться ко мне, как котята…
— И вы никогда не вернетесь на родину?
— Что бы я там делал, мистер Джорлинг? Нищенствовал? А здесь, на островах Запустения, я ни разу не ощутил пустоты, я добился достатка для себя и своего семейства.
— Несомненно, почтенный Аткинс. Мне остается только поздравить вас. И все же может так случиться, что в один прекрасный день у вас возникнет желание…
— Пустить корни в иной почве? Куда там, мистер Джорлинг! Я же говорю, что вы имеете дело с дубом. Попробуйте-ка пересадить дуб, наполовину вросший в гранит Кергеленов!
Приятно было слушать этого достойного американца, который явно прижился на архипелаге и приобрел отменную закалку благодаря здешнему суровому климату. Его семейство напоминало жизнерадостных пингвинов — радушная матушка и крепыши сыновья, пышущие здоровьем и не имеющие ни малейшего понятия об ангине или несварении желудка. Дела у них шли на славу. В «Зеленый баклан», ломящийся от товаров, заглядывали моряки со всех судов, что бросали якорь у Кергеленов, — ведь в гавани Рождества не было другой гостиницы или таверны. Сыновья же Фенимора Аткинса могли быть и плотниками, и парусными мастерами, и рыбаками, а летом промышляли ластоногих в узких расселинах прибрежных скал. Славные парни, вполне довольные своей участью…
— А в общем, почтенный Аткинс, скажу вам: я счастлив, что побывал на Кергеленах. Я увезу отсюда приятные воспоминания.