Жизнь и пиратские приключения славного капитана Сингльтона - Дефо Даниэль

Даниэль Дефо

Жизнь и пиратские приключения

славного капитана Сингльтона

Великие люди, чьи жизни замечательны и деяния требуют передачи потомству, обычно много рассказывают о своем происхождении, дают подробные отчеты о своих семьях и об историях своих предков, и я, чтобы быть точным, также последую их примеру, хоть родословная моя очень короткая, как вы сами сейчас увидите.

Если верить женщине, которую я привык называть матерью, то меня, маленького мальчика двух примерно лет и очень хорошо одетого, чудесным летним вечером нянька вынесла однажды на поле к Ислингтону 1, чтобы, как она говорила, ребенок подышал свежим воздухом; ее сопровождала соседка, двенадцати или четырнадцатилетняя девочка. Нянька — по условию или случайно — встретилась с парнем, вероятно, своим возлюбленным; он увел ее в кабачок угостить пивом да пирожным; а покуда они забавлялись внутри, девочка держала меня на руках и прогуливалась в саду и у дверей, то на виду, то отходя подальше, ничего не подозревая дурного.

Тут подошла женщина, которая, видно, занималась воровством детей. Такое дьявольское занятие было тогда не редкостью: воровали хорошо одетых маленьких детей, или же детей побольше, для продажи на плантации.

Женщина взяла меня на руки и стала целовать и играть со мной. Она увела девочку довольно далеко от дома и рассказала целую историю, попросила ее пойти сказать няньке, где и с кем ребенок; что знатной даме понравился ребенок, и она с ним играет и целует его; что бояться нечего, что они здесь недалеко. Когда же девочка ушла, то она меня утащила.

Затем меня продали нищенке, которой нужен был хорошенький ребенок, а потом цыганке, у которой я и был лет до шести. Хотя с этой женщиной и таскался я из одного конца страны в другой, но не нуждался ни в чем и звал ее матерью; она же сообщила мне, что она мне не мать, а купила меня за двенадцать шиллингов у другой женщины, которая рассказала, где достала меня, и сообщила ей мое имя: Боб Сингльтон.

Добрая моя мать, цыганка, наверное, потом за какие-нибудь художества попала на виселицу; так как я в то время был слишком мал, чтобы нищенствовать, то приход (какой — я этого не помню) взял меня на свое попечение. У меня осталось в памяти, как я ходил в приходскую школу и как благочинный убеждал меня быть хорошим мальчиком; что хотя, мол, я и бедный мальчик, но, если я буду знать катехизис 2 и служить Богу, то могу сделаться хорошим человеком.

Думаю, что я часто кочевал из города в город, так как приходы спорили о том, где было последнее местопребывание моей предполагаемой матери. Последний город, где я жил, находился недалеко от моря. Там я понравился одному корабельщику, который отвез меня в местечко недалеко от Саутгэмптона. Это был, как я потом узнал, Бэсльтон; там помогал я плотникам и всякому люду, строившему для него корабль. А потом, хотя мне не было и двенадцати лет, он увез меня с собой в путешествие на Ньюфаундленд. 3

Жилось мне неплохо, хозяину я полюбился так, что он называл меня своим мальчиком; я бы называл его отцом, да он запретил, потому что у него были собственные дети. Я совершил с ним три или четыре поездки и стал рослым и дюжим юнцом, но однажды, при возвращении с ньюфаундлендских отмелей, мы попались алжирскому 4 разбойничьему военному кораблю. Если не ошибаюсь, это случилось в 1695 году, но точно не помню, так как журнала я, понятно, не вел.

Хозяина моего турки прикончили, меня же пощадили, только избили беспощадно палками по пяткам, да так, что я несколько дней не мог ни ходить, ни стоять.

Но счастье улыбнулось мне. Ведя на буксире 5 призом 6 наше судно, турецкий 7 корсар 8 на пути к Гибралтару 9, в виду Кадикского 10 залива, встретил два больших португальских 11 военных корабля, был захвачен и отведен в Лиссабон. 12

Я не понимал, какие последствия могло иметь мое пленение, и поэтому не очень обрадовался освобождению. Да настоящим освобождением для меня оно и не было, так как я голодал в чужой стране, где я не знал никого и не мог ни слова сказать на тамошнем языке. Когда же всех наших отпустили, куда кто хочет, я, так как мне идти было некуда, оставался еще несколько дней на корабле, покуда не заметил меня один из офицеров и не осведомился, что делает здесь этот английский щенок и почему его до сих пор не согнали на берег.

Я догадался, о чем он говорит, и испугался, так как не знал, чем я буду добывать себе пропитание. Тогда корабельный лоцман 13, старый моряк, говоривший на ломаном английском языке, забрал меня с собой. Прожил я с ним около двух лет, покуда он не покончил своих дел и не поступил старшим лоцманом, или рулевым начальником, к дону Гариса де Пиментесиа де Карравалльяс, капитану португальского галлеона 14 или каррака 15, направляющегося в Гоа 16, в Ост-Индию 17. Получивши назначение, он взял меня на судно, чтобы я следил за его каютой, которую он нагрузил настойками, наливками, сахаром, пряностями и другими запасами для услаждения в пути, а, кроме того, порядочным количеством европейского товара: тонким кружевом, полотном, бязью, шерстяной тканью и тому подобным, под видом собственной одежды.

Я слишком мало смыслил в деле, чтобы вести путевой журнал, хотя мой хозяин — для португальца он понимал дело хорошо — уговаривал меня заняться этим. Но мне мешало мое незнание португальского языка; по крайней мере, так я оправдывался. Впрочем, скоро я стал заглядывать в его карты и записи. И так как писал я неплохо, знал немного латынь, то скоро стал разбираться в португальском языке и получил поверхностные познания в навигационном деле 18, недостаточные, впрочем, для такой полной приключений жизни, как моя. В общем, в плавании с португальцами я научился кое-чему, главным же образом научился быть бродячим вором и плохим моряком; а смею сказать, что во всем мире для обоих этих дел не сыскать учителей лучше португальцев.

Но по пословице: с волками жить — по-волчьи выть — я приспосабливался к ним, как мог. Хозяин мой разрешил, чтобы я прислуживал капитану. Так как за мою работу капитан положил хозяину полмойдора 19 в месяц и занес в корабельные книги, я и ожидал, что в Индии, когда заплатят жалованье за четыре месяца, мой хозяин даст что-нибудь и мне.

Но он, видно, решил иначе. Когда я в Гоа, где уплатили жалованье, заговорил с ним об этом, то он разъярился, назвал меня английской собакой, молодым еретиком и пообещал выдать инквизиции 20.

Тогда я решил бежать от него, но это было невозможно, потому что в порту не было ни одного европейского судна, а только два или три персидских корабля из Ормуза 21, так что, убеги я от него, он захватил бы меня на берегу и силой привел бы на борт; приходилось терпеть до поры, до времени. Но он так плохо обращался со мной, так бил и мучил меня за каждый пустяк, что, словом, мне стало невмоготу.