Что Буденный и Ворошилов с пеной у рта защищали убийц в «пыльных шлемах»…
«Трудовое население, встречавшее когда-то ликованием Первую конную, теперь шлет ей вслед проклятия», – это вынужден был признавать даже Реввоенсовет самой знаменитой армии Гражданской войны.
Сентябрь 1920-го
Первая конная идет по Украине. По недавней вотчине батьки Махно 1 .
Только местные жители, которых «освобождают» конармейцы, радости почему-то не выказывают. Буденовцы ведут себя как заправские погромщики. Врываются в дома, избивают и насилуют, реквизируют вещи. В первую очередь – бандитствуют они в еврейских местечках.
Буденовцы устали. Только-только армия вышла из-под львовского окружения. Впереди – новые бои: Первую конную должны бросить против Врангеля, на Южный фронт.
Лихой командарм Семен Буденный любит своих бойцов. Они заслужили право на отдых. Три дня на разграбление – закон войны.
Правда, отдельные конники настолько увлекаются погромами, что отстают от своих частей. Комиссарам приходится силой выгонять их из местечек. Поглумились – и будет…
28 сентября, м. Полонное
…Военком 6-й дивизии Шепелев не успел еще отойти ото сна, как в избу ворвался вспотевший боец. Он настолько запыхался, что в первые минуты не мог ничего выговорить, только тряс головой.
– Да что такое, – не выдержал военком. – Говори толком.
– Наши жидов бьют, – выдохнул боец.
Сон в мгновение улетучился, как будто и не было беспокойных ночей. Шепелев напрягся, желваки заходили по щекам.
– Где?! – глухо спросил военком.
– И в Полонном, и в другом местечке, в версте от него…
Когда Шепелев вместе со своим секретарем Хаганом – тоже еврей, но нормальный мужик, свойский – примчался в местечко, погром был в самом разгаре. Почитай из каждого дома слышались крики. Буденовцы восстанавливали утраченные в сабельных рубках нервы.
Зашли в первую же избу, где у околицы переминались с ноги на ногу два привязанных коня. На полу, изрубленная палашами, лежала еврейская семья – старик лет шестидесяти, старуха, их сын. Еще один окровавленный еврей стонал на кровати.
Помощник военкома Хаган побледнел. Наверно, вспомнились ему черносотенные погромы, пьяные рожи бандитов под царскими хоругвями. Нет больше хоругвей, вьются теперь на ветру красные кумачовые стяги – только что изменилось?
В соседней комнате между тем орудовали мародеры. Какой-то красноармеец на пару с миловидной женщиной в медицинской косынке набивал нехитрый еврейский скарб в необъятные баулы.
– Ни с места! – властно сказал военком, но красноармеец – откуда только прыть взялась – оттолкнул его и кубарем выкатился из дома. За ним припустилась и женщина. Они бежали по улице, высоко подымая ноги, и Шепелеву даже стало их жалко. Он представил, как смешно дернутся сейчас два этих человека, как, пролетев по инерции вперед, рухнут плашмя на землю, стоит лишь нажать на спуск нагана.
– Сто-о-й! – Шепелев закричал что есть мочи, но мародеры не слушали его, и тогда военком вскинул наган.
Один хлопок. Второй.
После третьего выстрела мародер упал замертво, а вместе с ним, по-бабьи испуганно вскрикнув, рухнула в пыль и медсестра.
Она лежала, не в силах вымолвить ни слова, и лишь беззвучно шептала что-то побелевшими от страха губами.
– Кто такая? – Шепелев наклонился над женщиной. – Какого полка?
Та ответила не сразу, отдышавшись:
– 4-й эскадрон. 33-й полк. – И, будто проснувшись, заголосила во весь голос: – Не убивайте! Христом Богом молю… Пожалейте деток.
– Встаньте, – брезгливо сказал военком. – Никто убивать вас не будет… Поедете с нами.
…Великодушие – свойство сильных людей. Расстреляй комиссар мародершу на месте – вся его жизнь могла бы пойти по-другому. Но он пожалел ее.