В ее случае таким "звоночком" стало слово "лицо". Анна задыхалась, в желудке начались спазмы, руки‑ноги одеревенели, в горле саднило...
На зеркале возник черно‑белый портрет женщины. Белокурые локоны, надутые губки, родинка на верхней губе. Это легко:
– Мэрилин Монро.
Фотографию сменила гравюра. Угрюмый взгляд, квадратная челюсть, волнистые волосы:
– Бетховен.
Круглое, гладкое, как бонбоньерка, лицо, узкие, в лучиках морщин, глаза:
– Мао Цзэдун.
Анна удивлялась легкости узнавания. Новые лица: Майкл Джексон, Джоконда, Альберт Эйнштейн... Она словно смотрела на проблески "волшебного" фонаря. И отвечала уверенно, без задержки. Волнение отступало.
Но внезапно произошел сбой: мужчина лет сорока, моложавый, глаза навыкате. Белокурые волосы и светлые брови подчеркивали юношески застенчивое выражение лица.
Страх электрической волной прокатился по телу, причиняя ей почти физическую боль. Лицо на портрете было чем‑то знакомо, но никакое имя, никакое четкое воспоминание с ним не связывалось. Ее память превратилась в черный туннель. Где она видела это лицо? Он актер? Или певец? Или просто случайный встречный? На зеркале появилась фотография человека в круглых очках, теперь в полный рост. Анна произнесла пересохшими губами:
– Джон Леннон.
Леннона сменил Че Гевара, но Анна произнесла:
– Эрик, подожди!
Калейдоскоп продолжал крутиться. Сверкнул кислотно‑яркими красками автопортрет Ван Гога. Анна схватилась за микрофон:
– Прошу тебя, Эрик!
Изображение застыло. Анна ощущала, что свет и тепло, исходящие от зеркала‑экрана, отражаются от ее кожи. Выдержав паузу, Акерманн спросил:
– Что такое?
– Человек, которого я не узнала, кто он?
Врач не ответил. На зеркальной поверхности заблестели разноцветные глаза Дэвида Боуи. Анна приподнялась и произнесла чуть громче:
– Эрик, я задала тебе вопрос: кто это был?
Экран погас. Глаза мгновенно привыкли к темноте. Анна поймала в стекле потухшего прямоугольника свое отражение: бледная как смерть, осунувшаяся. Лицо покойницы.
Акерманн наконец ответил:
– Это был Лоран, Анна. Лоран Геймз, твой муж.
2
– Когда начались эти провалы в памяти?
Анна не ответила. Было около полудня: ее тестировали все утро. Рентген, сканирование, ЯМР и, наконец, исследование в трубе томографа... Она чувствовала себя опустошенной, обессилевшей, потерянной. И вид этого кабинета не улучшал ее самоощущения: узкая, без окон, комната, слишком ярко освещенная; повсюду на стальных стеллажах и навалом на полу – папки, заведенные на пациентов. На стенах – гравюры, изображающие обнаженный мозг и бритые головы, разрисованные пунктирными линиями и напоминающие схему разделки мясных туш. Все, что ей сейчас было бы нужно, это...
Голос Эрика Акерманна прервал размышления Анны:
– Так сколько времени это продолжается?
– Больше месяца.
– Уточни, пожалуйста, ты помнишь, когда это случилось впервые?
Конечно, она помнила: как бы она могла забыть такое?
– Четвертого февраля. Утром. Я выходила из ванной. И столкнулась в коридоре с Лораном. Он собирался на работу. Улыбнулся мне. Я едва не подпрыгнула от изумления – не знала, кто этот человек!
– Ты его совершенно не узнала?
– В первую секунду – нет. Потом все встало на свои места, в голове прояснилось.
– Опиши мне точно, что ты почувствовала в то мгновение.
Анна едва заметно повела плечами, прикрытыми шарфом в черных и золотисто‑коричневых тонах.
– Ощущение было странное, неуловимое. Как "дежа вю". Сбой длился всего мгновение, – Анна щелкнула пальцами, – а потом все наладилось.