Таким образом, каждый человек в племени мог видеть, какая часть тела приносит им больше всего бед, – сказал мой отец.
Я убрал руки с колен и сжал ими промежность. Я сгреб мои причиндалы в кулак и наблюдал за тем, как тень от ножа медленно двигалась вперед и назад. У меня началась страшная боль в желудке. Я могу напустить в спальный мешок, если не потороплюсь.
– Разрезать им носы, а? – сказал Ренди. – Чертовски хорошо сказано. Если все будут так поступать, то половина женщин в Пласервилле будет иметь дыры в двух местах.
– Но не моя жена, – спокойно произнес отец. Его голос был внятен и резок. На лице Ренди улыбка превратилась в гримасу.
– Нет, конечно нет, Карл, – беспокойно заерзал Ренди. – Эй, дерьмо. Наливай.
Тень моего отца снова подняла бутылку.
– Я не буду разрезать ей нос, – сообщил Эл Латроп. – Я просто размажу ее проклятую голову.
– Ну-с, приступим, – сказал Хьюги. – Я наливаю.
Я не мог больше терпеть. Я выскочил из спального мешка, и морозный холодный октябрьский воздух начал щипать мое тело, которое было полностью обнаженным, не считая шорт. Казалось, что мой петушок хотел вжаться в тело. Одна мысль все вращалась и вращалась в моем мозгу – я догадываюсь, что еще не проснулся полностью – и вся беседа казалась мне сном, возможно, продолжением сна про скрипящего монстра из аллеи. Когда я был маленьким, я забирался в мамину постель после того, как отец надевал униформу и уезжал на работу. Я использовал эту возможность, чтобы поспать возле нее часок или полтора до завтрака.
Черные, страшные огненные тени, похожие на молящихся богомолов. Я не хотел находиться здесь, в этих лесах, в семидесяти милях от ближайшего города, с этими пьяными мужиками. Я хотел к маме. Я вылез из палатки. Отец повернулся мне навстречу. Он все еще держал в руке охотничий нож. Он посмотрел на меня, я посмотрел на него. Я никогда не забуду этого зрелища. Мой отец с красноватой небритой щетиной на лице, в охотничьей шапке, и охотничий нож в его руке. Беседа сразу же прекратилась. Они, наверное, поняли, как много я услышал. Возможно, они даже устыдились.
– Какого черта тебе нужно? – спросил отец, вытаскивая нож из футляра.
– Дай ему выпить, Карл, – мерзко хихикнул Ренди, и снова раздался хохот. Ренди был пьян в дым.
– Я хочу писать, – взмолился я.
– Давай быстрей, ради Христа, – рявкнул отец.
Я побежал в рощу и судорожно попытался облегчиться. Очень долго у меня ничего не получалось. Казалось, внизу живота застыл горячий мягкий свинцовый шар. Я ничего не мог поделать со своим пенисом – от холода он совсем скукожился. Наконец, шар превратился в жидкость, и когда она вылилась из меня, я вернулся в палатку и залез в спальный мешок. Никто не смотрел на меня. Они разговаривали о войне. Они все в ней участвовали.
Мой отец убил оленя три дня спустя, в последний день охоты. Я был с ним. Он убил его идеально, попав в мышцу между шеей и плечом. Олень упал, превратившись в груду мяса, и тотчас же потерял всю свою грацию.
Мы подошли к нему. Мой отец счастливо улыбался. Он расчехлил свой нож. Я знал, что сейчас произойдет, знал, что меня стошнит. Но я не мог ничего сделать. Отец твердо поставил сапог на тушу, дернул оленя за ногу и воткнул в нее нож. Затем вспорол брюхо, и кишки животного вывалились на траву. Я отвернулся и извергнул свой завтрак на землю.
Когда я повернулся к отцу, он смотрел на меня. Он не сказал ни слова, но я прочел в его глазах презрение и разочарование. С тех пор я видел это выражение достаточно часто. Я тоже ничего не сказал. Но если бы я смог, то произнес бы: «Это не то, что ты думаешь».
Это был первый и последний раз, когда я ездил с отцом на охоту.
Глава 6
Эл Латроп все еще листал учебники и притворялся слишком занятым, чтобы поддерживать со мной беседу.