— А как я его оставлю? Он же не прошел врачебную комиссию! Шубин хочет посадить его оперативным дежурным в отдел! Можно подумать, там люди меньше волнуются, чем на заданиях! Иногда за столом сидеть тяжелее, чем в поле. Бросил бы все, да и побежал сам все делать! Этот... э-э... Арцеулов умрет там от разрыва сердца, а меня родственники засудят!
— Это вы, пожалуй, преувеличиваете.
— Что умрет? Или что засудят?
— И то и другое. Я бы оставил. Хорошими специалистами бросаться негоже.
Сидоров пожал протянутую крепкую руку первого зама. Ястребов направился к столу, а Игорь Станиславович — к двери, и у входа оглянулся.
Говорят, что характер хозяина можно вычислить по интерьеру его кабинета. Генерал-лейтенант сидел под российским гербом, под портретом президента. По правую руку от него темной стеной стояли наглухо закрытые резные дубовые шкафы, по левую — в четыре огромных окна лился свет от неба, реки и города, рисуя косые ромбы на блестящем паркете.
III
— Менталитет! — заявил Морзик с заднего сиденья.
Андрюха Лехельт всем телом обернулся к нему с переднего.
— А может, ментальность?
— Не... Менталитет!
— Это вы о чем? — недоумевая про себя и оттого раздражаясь на молодежь, строго спросил Зимородок, сидящий за рулем.
— Менталитет — это личный состав РОВД, — пояснил Лехельт. — А ментальность — способ мышления ментов.
Они втроем наблюдали, как в двадцати метрах от них начальник гатчинского ОБЭП подполковник Шишкобабов, трезвый до икоты, пытается состричь с Винтика штраф за проезд в пешеходную зону Соборной улицы. За пять минут до этого из цепких рук Шишкобабова с ругательствами вырвался Изя. Матерился он так изощренно и столь неподходяще к своей интеллигентной горноеврейской внешности, что оторопевший подполковник безропотно пропустил вслед Изе машину со сменным нарядом Старого и, лишь завидев роскошный “сааб” Винтика, встрепенулся и пришел в себя.
По классификации разведчиков Шишкобабов был, безусловно, явление ментальное, поскольку, хоть ныне к дорожной инспекции отношения не имел, начинал службу рядовым инспектором ГАИ и образ мыслей имел прежний.
— Не берет! — изумленно сказал Морзик. — Гляди, Андрюха, не берет! Снимай скорей! Перед нами уникальное явление! Честный мент!
Лехельт схватил фотоаппарат и запечатлел, как Шишкобабов, возмущенно воздев руки к небу, брезгливо отталкивает от себя сторублевую купюру.
— В “Аргументы и факты” пошлем!
— Лучше в “Науку и жизнь”! В рубрику “Очевидное — Невероятное”!
— Хватит тратить казенную пленку, — остудил их пыл Клякса, сам немало удивленный происходящим.
— А что? Представляете, Константин Сергеевич, если бы нам наши ролики в “Сам себе режиссер” посылать? Да мы бы все призы забрали! А то там показывают сплошь младенцев, пьяных баб да живность всякую... То ли дело — взятие братком Стоматологом Питерским со товарищи кавказского соловья-разбойника Дадашева в заложники! Карельский пленник! Полнометражная лента с выходом под занавес звезды питерской “наружки” Ролика на ушах — в буквальном смысле!
— Взял, — сказал Клякса и успокоенно вздохнул. — Слава Богу, а то уж я решил, что старею...
— Как — взял?! — прильнули к лобовому стеклу Дональд с Морзиком.
— Десять баксов взял.
— А заснять?!
— Поздно уже. Трепаться меньше надо было. Можешь выйти, предъявить удостоверение фотокорреспондента и попросить второй дубль.
— Я думаю — он согласится, если еще десять баксов дать!
— Теперь не будете посылать фотографию в газету?
— Почему? Пошлем для хохмы, верно? В местную, гатчинскую! “Красносельский Вестник”!
— Поехали... Сейчас он с нас стричь будет.