Он часто просил ее об этом, а она отказывалась, опасаясь, что, торгуясь о цене с представителями простонародья, он непоправимо ранит свой благородный дух. Он намеревался в последний раз воззвать к ней за праздничным столом, когда еда и напитки смягчат ее.
Но как самолюбивая хозяйка дома, гордящаяся своим щедрым гостеприимством, отнесется к финансированию племянника после того, как он не прикоснется ни к единому блюду за обедом, на который она расточила столько стараний?
Две минуты спустя он уже снова был в кабинете доктора Поттера.
— Послушай, Билл, — сказал он, — ты же просто разыграл меня, назначая такую диету?
— Вовсе нет.
— А что случится, если я поем икры, черепахового супа, индейки, рождественского пудинга, мясных пирожков, фруктовых корзиночек, горячих булочек с маслом и засахаренных фруктов, запивая их хересом, шампанским, портвейном и ликерами? Я умру?
— Разумеется. Но какая прекрасная смерть! Ты правда намерен все это поглотить?
— Это то, что мне придется поглотить, когда я буду обедать у моей тетки на Рождество. Если я пропущу хоть что-то, она навсегда откажется разговаривать со мной, и каюк моему партнерству в интерьерах и антиквариате, — сказал Эгберт и с лаконичной четкостью человека, занятого на государственной службе, изложил суть своего щекотливого положения.
Доктор Поттер слушал его внимательно, а по заключении печальной истории сказал «хм», добавил «ха», а затем снова подбросил «хм».
— Ты уверен, что твоя воздержанность в пище оскорбит тетку, про которую ты говорил?
— Такого она мне никогда не простит.
— Тогда ты должен выпутаться из этого обеда.
— Выпутаться из него я не могу.
— Нет, можешь, при наличии веской причины. Вряд ли она на тебя обидится, если ты сляжешь с бубонной чумой. Я могу впрыснуть тебе бациллы, которые обеспечат тебя такой бубонной чумой, какую только сердце пожелает.
Эгберт взвесил это предложение. Он полностью оценил его хитроумие, но тем не менее заколебался.
— А на что похожа бубонная чума?
— Да, пожалуй, ни на что. Кроме, конечно, бубонной чумы.
— Какие-нибудь боли?
— Сам я никогда ею не хворал, но слышал, что при этом испытываешь какие-то странные ощущения.
— Кажется, покрываются сыпью?
— Обычная для нее процедура, если не ошибаюсь.
Эгберт покачал головой:
— Нет, пожалуй, не стоит.
— Тогда прибегни к несчастному случаю.
— Какому несчастному случаю?
— Выбор очень широк, но, пожалуй, проще всего будет попасть под такси.
— Ты когда-нибудь попадал под такси?
— Десятки раз.
— Это больно?
— Только щекотно.
Эгберт поразмышлял:
— Да, пожалуй, это наилучший выбор.
— Бесспорно наилучший.
— И вовсе не обязательно под него попадать. Просто сойду с тротуара и выставлю ногу.
— Вот именно. Остальное завершит колесничий.
Легкий снежок возвестил приход Рождества, как и красногрудые малиновки и все прочее, с чем оно ассоциируется, и по мере того, как утренние часы сменялись дневными, решение Эгберта последовать совету доктора все больше укреплялось. Он не вполне верил утверждению последнего, что соприкосновение с такси вызывает лишь ощущение щекотки, но даже если результаты будут много хуже, избежать их он не мог. Направляясь в сторону дома своей тетушки, он приободрился, заметив, что дефицита в нужных машинах не наблюдается. Они десятками проносились туда и сюда, и выставление ноги перед одной из них было вполне по плечу даже наименее одаренному из людей. Требовалось только сделать выбор.
Первое приближающееся такси он отверг, почувствовав антипатию к усам шофера, второе — потому что не одобрил его цвета, и как раз намеревался шагнуть навстречу третьему, которое отвечало всем его требованиям, но застыл с поднятой ногой в воздухе.