Как это все-таки замечательно: проснуться не по распорядку, а от веселого щебета птичек за окном и от потрясающего запаха яблочного пирога, наполнившего собой весь дом… Ты еще нежишься под одеялом в предвкушении нового дня, безоблачного и беззаботного, и тут заходит Полина и говорит…
– … Ну что, сестренка, соскучилась без меня?
Я не сразу поняла, почему Полина говорит таким грубым, незнакомым голосом. Ах! Это вовсе не Полина, а этот парень, мой попутчик… Андрей, да. «Дрюня». И я еще не на даче, а в поезде. Кстати, вместо того чтобы считать столбы за окном, могла бы за это время переодеться, ведь они курили добрых двадцать минут… Какая же ты бестолковая, Ольга!
Судя по тому, что «братец» вернулся один и снова стал активно демонстрировать мне «родственные чувства», дела у него в тамбуре не заладились. Но теперь я не спешила открывать этому предателю душу и держалась с ним вежливо, но подчеркнуто равнодушно. Пусть знает!
Вскоре к нам заглянул проводник – собрать билеты, и одновременно с ним вошли блондинка и «сутулый» (так я окрестила про себя четвертого пассажира). Наша с Андреем светская беседа сама собой развалилась и больше не склеилась, парень заскучал, уставившись в коридорное окошко через приоткрытую дверь купе.
Сутулый пристроился на краешке моей полки и углубился в какую-то книжку. Женщина по-хозяйски села в угол, за столик, и только тут сняла очки. И то лишь затем, чтобы припудрить глаза и носик: согласитесь, в очках, да еще в темных, это делать трудновато. Мужчины деликатно сделали вид, что их эта процедура нисколько не интересует, но от меня не ускользнули следы слез на красивом личике блондинки. Я была права: прощание с московским приятелем не прошло для нее даром.
Исподволь разглядывая попутчицу, я не могла отделаться от мысли, что где-то уже видела ее. Что-то в лице этой женщины, в ее походке, манерах казалось мне неуловимо знакомым. И от того, что я не могла сообразить, откуда это странное чувство, мне стало очень досадно.
Между тем, красотка не проявляла ко мне ни малейшего интереса – значит, она меня не знала. Отвернувшись к окошку, она сосредоточенно наводила марафет: покачивания и толчки вагона сильно мешали этому делу, требующему особой точности. Зная по собственному опыту, какая это мука – накраситься в вагоне на полном ходу, я сочувственно следила за ее манипуляциями.
Наконец женщина убрала в косметичку все, кроме зеркальца, и стала искать в сумочке что-то еще. Она снова и снова перетряхивала содержимое крошечного ридикюля, шевеля губами – совсем как я недавно, когда искала билет. И наконец подняла на меня свои огромные глаза, которые больше не выглядели заплаканными – только чуть-чуть усталыми и очень растерянными.
– Расческу потеряла… Что же теперь делать?
Это вышло у нее так искренне, так непосредственно, что женская солидарность захлестнула меня с головой. Я уже простила этой бедняжке, что Дрюня был готов променять меня на нее.
– Если моя вас устроит… Конечно, она не новая, но перхоти у меня вроде бы нет.
– Да какая там перхоть, пустяки… Конечно, устроит, спасибо огромное! – Блондинка взяла у меня расческу, подкрепив свою благодарность очаровательной улыбкой. – Если б вы знали, как и чем мы гримируемся в театре, вы бы не говорили. Вы бы просто в ужас пришли!
В театре? Так вот оно что! Теперь-то мне стало понятно, почему она кажется мне знакомой, а я ей – нет. Пока женщина причесывалась, я загрузила в «компьютер» своей памяти файл «Театры» и стала его просматривать. Ну конечно: тарасовский драматический! В начале лета мы с сестрой были там на премьере – Полина через какую-то клиентку раздобыла контрамарку. Как же это я сразу не узнала примадонну?! Впрочем, ничего удивительного: пьеска была модерновая, так что актеров было трудно отличить от декораций.