О, по нынешним временам здесь огромное богатство: хинин, стрептоцид, глюкоза, а вот и сульфидин! Бывает же такая удача!
Я поднимаю глаза и встречаю доброжелательный, ласковый Женин взгляд. На Саню Жукова он похож, вот на кого!
- Большое тебе спасибо, ты так нас выручил!
- Я рад! - отвечает он просто.
- Взбирайся в вагон, поедешь с нами.
- Не могу.
- Почему?! - в один голос говорим мы с Наташей.
- Я не один. Вот Таня, и еще со мной двое. Сначала я шел с Таней. Потом мы познакомились в Дальногорске с Полей, и она пошла с нами. А перед Зауральском мы встретились с Лизой и тоже взяли ее с собой. Значит, нас четверо, а четверых вы взять не можете.
Мы стоим с Наташей и молча глядим друг на друга. "Неужели? - спрашивают Наташины глаза. - Неужели мы уедем, а они останутся?"
- Где они, твои друзья? Зови скорее, а то можем тронуться каждую минуту, - говорю я.
- Таня, ты постой тут, подержи мешок. - И, не дождавшись ответа, Женя бежит к вокзалу.
Таня испуганно смотрит ему вслед, губы ее дрожат.
- Ну что ты, что ты, глупая, он сейчас вернется. - Наташа берет Таню за руку. - Ну, смотри, вот он идет.
И верно, Женя возвращается, с ним две девочки и мальчик.
- Вот это Лиза Чадаева, - говорит он.
Предо мною рослая девочка лет пятнадцати, с большими серыми глазами и совсем недетской жесткой складкой у губ. На ней ватник и неуклюжие валенки с калошами. Другая, Поля, в аккуратно заштопанном пальтишке и варежках, но совсем стоптанных башмаках, с небольшим опрятным чемоданом. У нее острое личико, острый носик, бледные, тонкие губы.
- А я Миша Щеглов, - говорит мальчик, вихрастый, голубоглазый, возьмите меня тоже! Я не из их компании, но вы меня возьмите.
- А ты чей? - спрашиваю я с недоумением.
- Мама умерла от сыпняка. А отец... у меня и похоронная есть. - И добавляет горячо, просительно и безнадежно: - Возьмите меня, уж я вас так прошу! Я слыхал, он девочек зовет, и тоже пришел. Одному мне пропадать!
И вдруг вагон, около которого мы стоим, вздрагивает. Сейчас тронемся!
Ни слова не говоря, Наташа подсаживает в вагон Таню, влезает сама и протягивает руки Лизе и Поле. Поезд медленно трогается.
- Скорее, скорее! Галина Константиновна, Женя!
Мы взбираемся в вагон, а рядом с вагоном идет Миша Щеглов, идет как завороженный, не глядя под ноги и не спуская глаз с меня.
- Влезай! - в один голос говорим мы с Наташей.
Миша, уцепившись за дверь, легко прыгает в вагон и тут же садится на пол, словно силы разом оставили его.
* * *
И снова стук колес, и снова ночь, еще один день и опять вечер. Мне нужно думать о том, что нас ждет. О том, как жить дальше. Но память малодушно возвращается к прошлому, к тому, что было еще так недавно, но стало далеким-далеким прошлым.
Всем домом мы собирались в Москву. Мы все говорили, думали, мечтали только о Москве. Когда за нами пришли машины, Лючия Ринальдовна сказала: "Присядем".
И мы сели, как велит обычай. Но только Лючия Ринальдовна и доктор Шеин сидели спокойно. На лицах ребят было такое жгучее нетерпение, что казалось, они сейчас не встанут, а взлетят, как воробьи.
И когда одна машина вдруг застряла посреди дороги, все кричали, что мы скорее дойдем до станции пешком. И если бы предложить им идти пешком до самой Москвы, они согласились бы не раздумывая. А потом были сутки в пути. И каждая одинокая труба уже казалась Москвой. И Борщик еще в Брянске сказал мне на ухо: "Я бачу Кремль", и чуть погодя: "А что больше - Москва чи Криничанск?"
А потом мы ходили по Москве, катались на эскалаторе, и Тосик громко хохотал от восторга, и Семен спускался и поднимался с ним по движущейся лестнице раз десять. В тот же день мы побывали в Зоопарке, и кто-то из маленьких крепко вцепился в меня, когда мы остановились у клетки со львами. Львы глядели на нас высокомерно и печально.