Жердиной его прозвали за высокий рост, длинные руки и ноги, а также худощавость, при которой он, однако, был очень силен. С продолговатым лицом, высоким и широким лбом, узкими, как у многих шведов, глубоко посаженными, водянисто-серыми глазами, Эйнар не был красавцем, но Елисава знала, что Благина, внучка тысяцкого Бранемира Ведиславича, тихо умирает от любви к нему. О чем сам Эйнар совершенно не догадывался. Хотя если бы догадался и приложил известные усилия, то близкое родство с боярином-тысяцким сослужило бы ему неплохую службу.
- Ульв давно говорит, что плата, которую он получает, слишком мала и недостойна его знатного рода! - продолжал Бьёрн. - Он всегда считал, что при его родстве с вами ему было бы приличнее самому править какой-нибудь областью страны и посылать дань конунгу.
- Если бы он был полюбезнее со мной и я могла бы считать его своим другом, то, выйдя замуж, взяла бы его с собой в страну моего мужа и поставила бы управлять тем городом, который получу в свадебный дар! - ответила Елисава. Отец Ульва, Рёгнвальд ярл, таким точно образом стал управлять Ладогой, которую его двоюродная сестра Ингигерд получила от Ярослава, выходя за него замуж. - Но Ульв не слишком-то стремится со мной дружить.
- Возьми меня! - Эйнар ухмыльнулся. - Я готов принести тебе любые доказательства дружбы.
- Тогда я прикажу тебе жениться! - Елисава улыбнулась, но не стала оглядываться на Благину, которая шла чуть позади, изнывая от счастья и смущения.
- На тебе? - тихо, почти не разжимая губ, спросил Эйнар.
- Не глупи, - шепнула в ответ Елисава. - Для этого мне надо самой стать правительницей какой-нибудь страны.
- Что тебе мешает?
- Эту страну сначала придется завоевать для меня. У моего отца и так слишком много… то есть достаточно много сыновей!
Сказать, что у нее "слишком много" братьев, Елисава не могла. Шестеро сыновей Ярослава от Ингигерды воплощали силу, крепость и удачливость рода.
- Я найду тебе жену, - продолжила княжна. - Но тебе, во-первых, прежде нужно креститься…
- А ты будешь моей крестной матерью?
- А во-вторых, повиноваться моему выбору.
- Я согласен, если она будет похожа на тебя.
- Этого я не обещаю. Но если ты будешь меня слушаться, то я добуду тебе жену молодую, знатную и с богатым приданым. И ты будешь жить не хуже Ульва.
Пожалуй, такие разговоры, идущие позади них боярыни посчитали бы слишком смелыми и рискованными для девушки, но они, к счастью, ничего не понимали. А сама Елисава привыкла быть среди мужчин - братья, их товарищи, дружина всегда были вокруг нее, - как привыкла к тому, что ее никто не обидит и ее достоинство защищено достаточно надежно. В детстве она обожала "Сагу о Хервёр" и часто, отобрав у кого-нибудь из младших братьев деревянный меч, яростно рубила крапиву под тыном, изображая древнюю воительницу. Повзрослев немного, Елисава поняла, что те героические времена прошли и в нынешней жизни воительницам места нет, но поговорить с кметями и хирдманами всегда было гораздо интереснее, чем с челядинками и даже боярынями. Что они видели, кроме усадеб отца и своих мужей, что помнят, кроме собственной свадьбы, что знают, кроме способов квасить капусту?
Вон Завиша, жена сотника Радилы, и Вевея, Мануйлова боярыня, идут сзади и беседуют.
- Ты чего, матушка, вчера поделывала? - спрашивает Завиша, невысокая, с широкими бедрами, раздавшимися после рождения троих детей, но неизменно оживленная и бодрая.
- Блины жарила, - зевая, отвечает Вевея, чье крестильное имя близкие давно уже переделали в Невею. Рослая, тощая, как щепка, с вытянутым лицом, крупным носом и в придачу не имеющая детей, она и правда напоминала бы лихорадку. Невею, если бы не вполне безобидный нрав, в котором самыми большими недостатками были лень и болтливость.
- Куда?
- Не куда, а блины жарила.
- А ты умеешь блины жарить? - не поверила Завиша, прекрасно зная, что Невея по доброй воле за полезное дело не возьмется.
- Я не только умею, я лучше всех блины жарю!
- Я бы не сказала, что лучше всех.
- Если ты себя имеешь в виду, то забудь. А я блины жарю еще с таких вот лет! - Невея показала на девчонку лет тринадцати, глазевшую на разодетых знатных женщин.
- Да ты вообще не умеешь! - Завиша недоверчиво махнула рукой. - Придуриваешься только.
- А вы состязание устройте, - посоветовала им Елисава, обернувшись, а потом с лукавой насмешкой глянула на Эйнара. - Да, кстати, а ты-то почему не бунтуешь и не требуешь больше денег? Я думала, под стяг Ульва теперь встанут все свей.
- Во-первых, счастье видеть тебя я оцениваю в серебряный эйрир. В день, - уточнил Эйнар, подражая ее мнимо-деловитой манере вести беседу. - А во-вторых… Я всего четыре года как уехал из дому и хорошо помню все то, что там осталось. Я, ты знаешь, не слишком знатного рода, и с конунгами мое родство не ближе Аска и Эмблы…
- Теперь это называется - Адам и Ева! - с умным видом поправил Торлейв, который на самом деле очень смутно представлял себе разницу.
- Богатым моего отца никто не назовет, а сыновей у него семеро. Я - предпоследний, и мать едва отмолила, чтобы нас с младшим братом не унесли в лес. Видела бы меня сейчас моя мать!
Эйнар гордо выпрямился и положил руки на пояс, украшенный рядом серебряных бляшек, означавших неплохое положение в дружине. К счастью, княжья дочь не видела, в какой одежде он ушел из дому наниматься на свой первый торговый корабль, идущий из Смалёнда на Готланд и далее в Новгород. Какие драные башмаки на нем были, какой потрепанный и короткий плащ, каким дрянным перекрученным ремешком он тогда подпоясывался! Теперь же он щеголял в рубахе из тонкой синей шерсти, в плаще с блестящей шелковой отделкой и серебряной застежкой, в хороших башмаках. А еще Эйнар гордился очень дорогим франкским мечом с узорной бронзовой рукоятью - свидетельством удачных походов.
- Вот за это можно купить весь хутор моего отца! - воскликнул Эйнар, показывая серебряное обручье у себя на запястье. - А ведь я ушел из дому, потому что там меня ждали только тяжелая работа и житье впроголодь! У отца было восемь коров, и только один из нас, Стейн, самый старший, мог жениться. Из нас шестерых четверо до сих пор работают на Стейна, а мы с Льотом отправились искать счастья за морями. Через год он погиб в Бретланде, - добавил Эйнар чуть погодя. - А я вот где. - Он развел руками, словно показывая площадь в стольном городе Киеве, где он стоял рядом с красавицей Елисавой, княжьей дочерью, которая внимательно слушала варяга. И правда, его история была похожа на волшебную сказку. - Мне сильно повезло, - продолжал Эйнар. - И было бы глупо жаловаться и воображать себя несчастным! Здесь у меня есть хорошая одежда, теплый дом и обильная еда, заметьте, три раза в день! И я могу разбогатеть еще больше, если буду храбр, а мой вождь - удачлив. Твоему отцу, Эллисив, не повезло с прошлогодним греческим походом, но ведь впереди новое лето.
- Он умный парень! В Греции это называется - философ! - Бьёрн усмехнулся и хотел дружески погладить Эйнара по голове, но не дотянулся и просто похлопал его по плечу.
А волосы у Эйнара были очень красивые, что отчасти объясняло безумие бедной Благины: чуть вьющиеся, совсем светлые на концах и немного темные у корней, они отливали серебром и рассыпались по плечам мягкими волнами. Елисава улыбнулась, глядя на эти кудри: она вспомнила, что рассказывал в Ярославовой гриднице один купец из англов. Даже взыскательных британских дам викинги покоряли такими "недозволенными" приемами, как чистые рубахи и частое мытье волос!
- Но если серьезно, то сей Фрейр копий сказал очень умную вещь! - заявил Бьёрн. - Ульв и все, кто с ним, просто забыли, от чего они уехали. Увидев здесь княжескую роскошь, красивые вещи, привезенные со всего мира, они начинают думать, что и сами должны все это иметь. Они уже позабыли, как жили в домах с земляным полом, без окон, с очагом из камней и спальными помостами. Забыли, как ели хлеб из сосновой коры, селедку с овсянкой, а зимой - вяленое мясо, такое жесткое, что об него стираются зубы. Когда эти дренги приезжают сюда, то грид киевского князя кажется им чертогом Асгарда. Но к хорошему привыкаешь на удивление быстро…
Они не заметили, как вышли на маленькую площадь внутри киевского детинца, которая называлась Бабин Торжок. От торга осталось одно название - его давно уже перенесли за пределы старого и тесного Владимирова города, зато посреди площади гордо высились "корсуньские идолы", как их звал народ, - отлитая из бронзы четверка коней и две женщины, точь-в-точь как живые, но тоже из бронзы. Куда там старым славянским капам с их грубо вытесанными лицами, которых можно было отличить друг от друга только по особым знакам - ярге или Перунову кресту! Эти диковинные фигуры князь Владимир, дед Елисавы, привез из греческого города Корсуня вместе со своей византийской женой, царевной Анной.