"Как же так, - сказала она, - из сострадания и деликатности жители того города заперли ставни и не выходили на улицу, пока несчастная наказанная леди мучилась от холода и стыда; и жителей тех, верно, было не более двух или трех тысяч, - а сколько теперь зрителей видело Годиву на полотне?! И я в том числе. О, те жители были деликатнее нас! Если уж изображать случай с Годивой, то надо быть верным его духу: нарисуй внутренность дома с закрытыми ставнями, где в трепете и негодовании - потому что слышат медленный стук копыт - столпились жильцы; они молчат, насупясь; один из них говорит рукой: "Ни слова об этом. Тс-с!" Но в щель ставни проник бледный луч света. Это и есть Годива".Так рассуждая, Джесси вышла из кабинета и увидела служанок, которые скатывали ковер. "Уже выколачивали третьего дня, - сказала Джесси, - зачем теперь выносить?" Джесси не вмешивалась в хозяйство, но если на что-нибудь случайно обращала внимание, ей повиновались беспрекословно, - вздумай она даже отменить приказание Моргианы. Для этого Джесси не делала никаких усилий. Служанки, две молодые женщины, поспешно объяснили, что ковры выносятся ввиду наступающего ремонта. При этом одна из служанок, Герда, машинально взглянула на трещину потолка. Джесси вспомнила землетрясение.- Вы у нас уже служили тогда?- Я служила, - ответила краснощекая, тугого сложения, Эрмина. - Герда поступила через неделю после того.- Ну да, я припоминаю теперь, - сказала Джесси, рассматривая беловолосую Герду и улыбаясь. - Вы обе с севера? Не так ли? А что, у вас бывает землетрясение?Служанки переглянулась и рассмеялись.- Никогда, - сказала Эрмина. - У нас нет ничего такого: ни моря, ни гор. Зато у нас зима: семь месяцев, мороз здоровый, а снег выше головы чистое серебро!- Какая гадость! - возмутилась Джесси.- О, нет, не говорите так, барышня, - сказала Герда, - зимой очень весело.- Я никогда не видела снега, - объяснила Джесси, - но я читала о нем, и мне кажется, что семь месяцев ходить по колено в замерзшей воде удовольствие сомнительное!Перебивая одна другую, служанки, как умели, рассказали зимнюю жизнь: натопленный дом, езда в санях, мороз, скрипучий снег, коньки, лыжи и то, что называется: "щеки горят".- Но ведь это только привычка, - возразила Джесси, немного сердясь, поставим вопрос прямо: хочется вам, сию минуту, отправиться на свою родину? Как раз там теперь... что у нас? Апрель; там теперь сани, очаг и лыжи. Отбросьте патриотизм и взгляните на сад, - она кивнула в сторону окна, - тогда, если хватит духа солгать, - пожалуйста!- Конечно, здесь о-очень красиво... - протянула Эрмина.- Цветов такая масса! - сказала с жадностью Герда. Джесси сдвинула брови.- Да или нет? Под знамя юга или в замерзшие болота севера?- Что ж, - просто сказала Герда, - мы еще молоды, поживем здесь.- Ну, что вы за лукавое существо! - воскликнула Джесси. - Как можете вы, в таком случае, желать, чтобы ваше цветущее лицо было семь месяцев в году обращено к ледяным кучам? Что это? Что это за звуки?!Женщины умолкли, прислушиваясь. Через раскрытые окна слышались гневные восклицания и тяжкие, глухие шлепки.- Опять! - вырвалось у Эрмины. Джесси внимательно всмотрелась в нее.- Это еще что?! - спросила она.- Садовник и конюх! - воскликнула Герда, порываясь бежать к окну. - Уж я унимала их вчера! Это из-за Мальвины. Или не знаю почему. Совершенное безобразие!- Что? Драка? - немилостиво осведомилась Джесси.- О, барышня, не говорите на нас! Джесси успокоила их жестом и быстро направилась к выходу, представляя эффектный гром своего появления.Когда, заложив руки за спину, она остановилась на границе закоулка, отделяющего сарай от конюшни, картина представилась ей такая: конюх Билль, без пиджака, засучив рукава рубашки, одолевал отступающего, но все еще стойкого Саватье. Садовник, бледный и окровавленный, смотрел на врага в упор, ловя момент ударить правой рукой, а левой защищаясь от ударов, падавших быстро и тяжело.