- А я тебя и не рожала. Можешь что угодно думать обо мне. Мне все равно. Ты и твоя шлюшка-мать забрали моего Василя навсегда. Он живет со мной в одном доме, называет женой, но и пальцем меня не коснулся после встречи с этой, как ее… А, Богиней. Он всегда называет ее богиней, не иначе. А я так - пустое место. Монахиня при живом боге. Только не перебивай меня, бесовское отродье, раз уж я решилась тебе все рассказать.
Леся пребывала в том состоянии, что в народе называется столбняком. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, не могла и слова сказать, если бы и захотела. Единственное, что она смогла сделать, опустится на лавку напротив, как оказалось, ненастоящей матери. Чувства умерли разом, равно как и мысли. Она отказывалась верить, хотя только так можно объяснить подобное поведение и отношение ма… Матрены. Она не хотела слушать излияния террористки, столько времени мучившей ее, видит бог, не хотела. Но не могла найти силы, чтобы встать и уйти. Этих сил больше не было. Пришлось слушать.
Я не всегда была такой, как сейчас, - начала Матрена, - когда-то я была красивой, молодой и веселой. А твой отец был первым парнем на хуторе. Красивым, но каким-то странным, что ли. Он мало с кем общался. По хутору ходили слухи, будто бы он считает ниже своего достоинства общаться с обычными жителями. Сын главы хуторского совета. Видишь ли, выйти за него замуж было все равно, что отхватить полкоролевства впридачу. На весеннем гулянии мне удалось провернуть все так, чтобы он обратил внимание именно на меня. Василь попросил моей руки у родителей, и я летала на крыльях счастья.
Год мы прожили душа в душу. Я забеременела. Василь светился от счастья. В глазах любимого мужчины прыгали нетерпеливые искорки. Они загорались всякий раз, как он смотрел на мой округляющийся животик. Хотели мальчика. Наследника. Весь хутор гудел о том, что мне удалось отхватить такого парня и наладить личное счастье. У других-то мужья обычные были. Бывало, и поколачивали своих жен, и пили, и дебоширили. А я себя чувствовала принцессой из сказки: любимый - принц, наследник на подходе. Да только все в миг поменялось. Умер у Василя отец. Точнее сказать всю семью Василя вырезали. И отца, и мать, и братьев младших с сестрами. Заезжие. Приехали, на ночлег попросились. А утром ни следа от тех гостей не нашли - только трупы. Всех во сне поубивали. Хоронили мы их всей деревней. Он не плакал, такое поведение не престало настоящему мужчине.
Да только на этом беды не закончились… - Матрена горестно вздохнула. Взгляд у нее затуманился, на лице отразилась немыслимая тоска, которая стала настолько осязаемой, что складывалось ощущение, будто ее можно потрогать руками.
- Не доглядела я, потеряла я своего ребеночка. Не доносила, мертвым родила. Я тосковала так, что хотела руки на себя наложить. Василь никогда не обвинял меня, во всяком случае, не говорил об этом открыто.
Да только, через пару месяцев ушел он в лес, тоску свою развеивать, боль заглушить, да наедине с самим собой побыть. Одиночествовал он полгода. Я уже и не знала, что думать. И вернется ли он ко мне. Да и вообще, вернется ли. Иногда ночью криком орала, так мне тяжко без него было. Иногда злилась. Он, видите ли, не смог перенести спокойно утрату, а я смогла? Мне ли не тяжело? Потом одергивала себя. Любила я его.
И вот вернулся ко мне мой любимый и долгожданный. Да только, будто подменили его. Чужой он мне стал. Живем в одном доме, а все одно, как соседи. Ночью, бывало, прижмусь к нему. Обнимаю, а он, что холодный камень лежит и не шелохнется даже. И уйти от него не могу. Не примут меня и не поймут люди. Не престало порядочной женщине мужа бросать. Тут только смерть одного из нас дело разрешить могла. Да только не могла я, даже, и подумать, чтоб погиб мой Василь. Уж и себе смерти желала.
Я и плакала, и кричала, и умоляла его объяснить мне все. Да только молчал он. Уйдет в лес на охоту. Приходит под вечер. А я, что собака сторожевая, жду его. Поймала я его на том, что иногда задумывается. Улыбка легкая у него на лице блуждает и глаза такие мечтательные. Придавила я его - молчит. Всеми богами его молила признаться мне - молчит. Уж не знаю, как получилось, да рассказал он мне, что пока ходил, горе свое отпускал, встретил он в лесу на опушке девушку. Он к тому времени уже месяца два как ходил. И красива она была, и добра, и мягка, и очи у нее чернее ночи, что омуты лесные, и волосы длинные белее снега. Одно слово - Богиня. И веришь, с одной стороны легче стало, а с другой, как умерло во мне что-то. Навсегда.
И вот, не прошло и трех месяцев, как он тебя новорожденную притащил. Сказал, что не дал нам господь ребеночка, значит, ты у нас будешь. Во мне аж взбунтовалось все. Я сразу поняла, чья ты дочь. Больно глазищи темны. И, не поверишь, и старалась забыть все. И воспитывала тебя, да только не смогла полюбить. Поселилась во мне ненависть ко всему. Ко всему свету белому. Значит, мало того, что она у меня мужа увела, да назад только тело вернула, душой он навсегда с ней остался, так еще и тебя подкинула, чтоб я тебя воспитывала… Не виновата ты, в принципе ни в чем, я это умом понимаю, да только сердце у меня почернело и не могу я простить ни его, ни себя, ни ее.
Матрена подняла глаза на Лесю, и столько боли в них было, что пожирала она женщину изнутри. Только непередаваемая грусть плескалась в ее глазах.
- И ты столько лет все это таскала в себе? - тихо проговорила Леся, силясь уложить все услышанное в голове. - Столько лет все это выедало тебя изнутри, столько лет ты мучилась от невозможности излить душу… Я не могу принять всей ненависти, которую ты вылила на меня, но могу понять причину… Как говорят, на чужом несчастье счастья не построишь. И мне неинтересно, почему моя настоящая мать не стала воспитывать меня. Прости, я не могу оставаться в этом доме. Я не могу и дальше оставаться свидетельством его предательства. Я не могу и дальше мучить тебя.
По лицу Матрены, вмиг состарившемуся, ручейками текли слезы, она ни разу не всхлипнула и не подала ни звука. От этого становилось только горше. Человек настолько привык прятать свою боль, слабость, обиду, что даже плакать в голос не было дозволено. Вся ее боль выплескивалась в ненависть. Ненависть настолько сильную, что она отравляла не только Матрену, но и людей, находившихся рядом …
- Куда ты пойдешь, отродье горемычное?! - воскликнула Матрена. - Пусть я тебя и ненавижу, но я никогда не хотела, чтоб с тобой что-нибудь случилось. Я всегда боялась, что не угляжу, и ты вырастешь, такой же, как она!
Леся кинулась по деревянным ступенькам наверх, лишь бы не слышать тех слов, которые, возможно, заставят ее поменять свое решение. В ее светлой голове в хаотичном порядке бродили темные мысли. Вытащив из-под кровати достаточно объемную сумку, она стала собирать свои вещи. Хорошо, что их было не так уж и много. Чистая смена белья, платье, портки, сшитые по мужской моде, и мужская рубаха. Из личных вещей она прихватила пару книг по магии, решив, что все равно отдавать подруге по пути. Потому как, если не отдаст, грозит ей верная смерть от укоров и пиления. Да и не дай Бог, кто увидит или найдет эти книги после ее ухода! Они были под большим запретом! Если кто вдруг узнает, что Леся их читала, занималась по ним и у кого она их взяла - странников не миновать. А закончить свою жизнь, и без того пока короткую и бестолковую, на костре ни за что, ни про что, за чтение запрещенных книжек и подозрение в одержимости бесами Леся не хотела.
В последний раз оглядев комнату, в которой прошло все ее детство, Леся подхватила сумку, повесила ее на плечо и вышла, стараясь не оборачиваться. Слишком много она оставляла позади, хотя жалеть было не о чем. Вся ее жизнь оказалась сплошной неправдой, и жить здесь она не могла, не хотела, да и не собиралась больше. Давным-давно ее стали посещать мысли о побеге из этой тюрьмы. Не могла, боялась оставить отца на съедение Матрене. А теперь она уже и не знала - кого жалеть, кого обвинять. Без нее будет проще. Ей самой будет проще…
Матрена все так же сидела на лавке. Она словно окоченела, упершись взглядом в пустоту. Леся подошла к ней со спины. Поток сожаления захватил девушку с головы до ног и, поддавшись этому необъяснимому чувству, она наклонилась и коснулась губами макушки матери. Она привыкла называть ее матерью. И теперь, когда все стало на свои места, она была благодарна ей. Хотя бы за то, что та не выкинула ее младенцем. Матрена растила ее, не смотря ни на что. И хотя ее нельзя назвать любящей матерью, даже просто матерью назвать сложно, она была благодарна ей за приют и еду, которые ей дали.
- Не стоит рвать себе душу. Не стоит жить с человеком, который не с тобой уже много лет. Ты молода. Твоя жизнь еще не закончилась и ты не должна класть ее на алтарь несуществующей любви.
Матрена не отреагировала, а Леся закрыла глаза и погрузилась в мир душевных мук и терзаний женщины. Ее накрыло с головой болью, любовью, невысказанными словами, нереализованными мечтами и волчьей тоской. Она пыталась пробиться сквозь сумбур чувств Матрены к самому сердцу ее болезни, чтоб вырвать с корнем безответную любовь и ненависть. Она нащупала это. Внутренним взором она увидела пульсирующий разросшийся кокон, который отравлял душу женщины столько лет. Интуитивно она дотянулась до него и мысленно погладила, лаская и успокаивая. Действительно, любовь. Больная, невысказанная, нерастраченная, не нашедшая выхода.
- Уходи, - мысленно шепнула Леся боли и разочарованию, - Он не стоит ее. Все будет хорошо.
Боль рычала, кусалась, клубилась и пыталась расти дальше, но у нее не получалось. Мысленные прикосновения Леси действовали, как анестезия и боль успокаивалась и засыпала, свернувшись калачиком вокруг сердца. Успокоив боль, Леся смогла дотянуться до любви и шепнула ей: