Занятия наши по освоению "водной магии" шли с переменным успехом, выражался который в одном лишь подбитом глазе у Тишка (чем для нас обоих не успех?). И основаны были, исключительно на наитии, без всяких научных знаний. Хотя бесенок утверждал, что и знакомство с "начатками" мне мало чем поможет, так как сила моя от привычной, стихийной магии, все ж отличается. Да мне о том судить глупо. Поэтому я пока лишь "поднимала" воду из горшка. Потом ее на весу замораживала (почти всегда удачно) и училась метко сей зависший "хрусталик" в мишень метать. В остальном же приходилось только наблюдать за собой да к себе прислушиваться. Ведь что такое понимание магии для дриады - окружающий ее мир. Именно он дает ей силы в нужный момент и силы эти также естественны для нее, как умение дышать или видеть. Потому как дриада и сама - часть этого мира. Листик на дереве. Ягода на кусте или цветок на лугу. Кому как краше покажется. А привычная, стихийная магия подразумевает собой нечто иное. Выражаясь простым языком - подчинение этой самой силы, для которого магу приходится выписывать нужные знаки и шептать формулы-заклятья. Потому как маг - просто ее умелый (или не совсем) пользователь. И то, что дается дриаде "даром", по праву причастности, как любому лесному духу, магу приходится с усилием брать... Чем же являлась сейчас я, со своими, вдруг проснувшимися способностями, для меня же самой оставалось по сей день загадкой. Поживем - увидим...
- Ладно, вылазь! У меня все одно вода в горшке кончилась.
- А, точно? - высунулось из под корней вяза одно серое ухо.
- Точнее не бывает... Разве что... ледышки по траве пособирать... - ухо дернулось и тут же исчезло. - Да я пошутила, вылазь! Пошли со мной к Тихому ручью. Я оттуда новой наберу! - крикнула, уже разворачиваясь на ходу.
- Ох, горе мое, горемычное... Хорошо хоть, не к Желтку, - выбрался бесенок из мшистого сплетения и запрыгал сбоку от меня. Вот уж, загнул! Да я и в беспамятстве к этому, разящему ржавью источнику ни ногой. Мало того, что находится в совсем другом конце леса, так еще и...
- А ты был там когда-нибудь? - Тишок скосился на меня, а потом нехотя качнул мордой:
- Ну да.
- Да что ты! - даже приостановилась я, придерживая рукой низкую дубовую ветку. - А видал... его?
- Кого?
- Тишок, не придуривайся. Медведя, конечно. А кому там еще-то быть? Он же всех там распугал, в своем буреломе. И единолично царствует.
- Ну, видал... Да, ничего он не царствует. Царь у нас в этом лесу один, - буркнул бесенок. - Евся, а жених то твой стух.
- Какой жених?.. Это ты ладно сейчас разговор свернул. Да только не выйдет.
- Ну конечно, у тебя ж их теперь - целых два, этих женихов, - ехидно оскалился, нисколько не смущенный бес. - Хотя, Леху, точно ничего не замаячит. А этому, чужаку ты, видать, отбила, все ж, голову. Раз он столько дней обратно не возвращается.
- А может, наоборот - ум вернула. Раз, не возвращается, - ни с того, ни с сего, вдруг, вздохнула я. - Тишок, прохиндей! Я про медведя хотела спросить. Он ведь уже старый должен быть. Так?
- Ну, так, - обреченно фыркнул бесенок.
- Сколько медведи живут? Лет тридцать? А про этого ведь давно страшилки ходят. Наверное, столько же. Так, может, не стоит уже бояться, и свернем к Желтку?
- Я тебе сверну! - аж подскочил на своих копытцах Тишок. - Ох, Евся, досворачиваешь ты! Точно начну на тебя господину наушничать.
- Да я пошутила. Не егози! - в ответ залилась я.
А "страшилки" о том таинственном жителе бурелома, действительно, ходили очень давно. Жертвами его, если на них полагаться, стали целых три человека, задранных зверем в разное время и в разных же, причем вне заповедного леса, местах - на берегу Козочки, недалеко от веси, на выпасах и у дальних полей. А вот о последней, я и сама знала не понаслышке, так как случилось это всего восемь лет тому назад. Забрел тогда в Купавную, по какой-то, ведомой только ему, оказии, блаженный старец. Вроде, никому лиха не нажелал. Везде, в чьи бы калитки клюкой не стучался, его привечали. Правда, и спроваживали скоренько (до следующей "счастливой" калитки). Потому, как поверье есть у местных: устами калики глаголет истина. Вот и боялись, видно, как бы и им чего лишнего не "наглаголели". А батюшка Угост не испугался, сойдясь со старцем в аккурат на середине его "продовольственного" шествия вдоль улицы. Правда, многознающие потом утверждали, что волхв в тот момент, тоже свое, аналогичное, шествие совершал, приуроченное к ритуалу "начала уборочной страды". Так они и встретились. Но, о чем говорили, не знает никто. Сообщают лишь, что на прощанье старец нашему грозному волхву раскланялся, а батюшка Угост ему вслед плюнул. Хотя, есть встречное мнение, что, все наоборот было. Да только нашли потом того пришлеца рядом с охранными придорожными идолами, когда на заре пастухи стадо погнали. И с такими наглядными "доказательствами" на изуродованном тщедушном тельце, что, махом присовокупили и этого несчастного к тем трем, первым медвежьим жертвам. А после, тоже скоренько, найденные останки схоронили - на кладбищенском весевом холме, обозначив их последнее пристанище лишь скромным камушком, да воткнутой рядом клюкой с бороздами на ней от острых медвежьих когтей.
Мы с Любоней и Лехом, тогда еще, вполне "вменяемым" и веселым парнишкой потом туда бегали, на этот холм. И даже по клюке той дрожащими пальчиками водили, шепотом обсуждая меж собой, ждать ли в заповедный лес "охотников" из Прокурата по голову этого бурого злыдня. Но, дядька Кащей нам вскоре, все популярно объяснил:
- Не так оно просто, чада. Ведь, медведь этот для веси Купавной, не обычный зверь, а орудие божественной мести. Его и по истинному имени то никогда в язычестве не называют, из большого уважения, или страха, а лишь как "медом ведающим", то есть, медведем. А раз он - такое орудие, то и карать должен без промаха и лишь самых отъявленных негодяев. Так за что же его в этом случае наказывать? Его, наоборот, благодарить надо.
- Так получается, что немощный энтот старец - самый большой негодяй? - удивленно сморщил свой, вздернутый кверху нос, Лех. - И даже страшнее того каталажника, что у дядьки Творьяна со двора коня свел и на нем невредимым вон ускакал?
- А я вот думаю, - вмешалась и я со своим "веским" мнением. - что, если б он, этот калика, и в правду был таким отъявленным злодеем, то не стали бы его хоронить рядом с добрыми людьми, а зарыли бы в овраге, как приблудную собаку.
- Побойся Перуна - громовержца! - испуганно распахнула свой рот на меня Любоня, зыркнув глазами, от чего то, на погребную крышку. - Речи такие произносить. Раз сказано, что он - негодяй, значит, негодяй. За то и божественная расплата, - категорично заключила она, а Лех, лишь снисходительно хмыкнул:
- Богов лишь ведьмы не боятся. Зато и горят всегда на священном Сварожьем костре. А ты, Евся, не ведьма. Ты - просто дура. Ибо все весевые бабы - дуры, от того и нуждаются всегда в умном мужике рядом.
- Да что ты говоришь, умник? Вместо головы - соломы скирда.
- Сначала бы писать и читать грамотно научился, а потом уж кочевряжился своим умом, - а вот теперь мы с подругой выступили с одним на обеих мнением...
Тихий ручей, берущий начало меж древних каменных глыб, в восточной, предгорной части леса, вполне свое название оправдывал, бесшумно скользя плавными изгибами меж деревьев и вновь ныряя в глубину уже на склоне заповедного холма, в густых орешниковых зарослях. Воду из него любили и лесные обитатели, собираясь вдоль всего прозрачного течения. И весчане, часто "причащающиеся" от его наземного окончания. По этой причине островок орешника вокруг ручья, со стороны огородов, выглядел круглый год, будто рот со щербиной - узким проходом вглубь и уж зарастать даже не пытался.
Но, мы с бесенком в те прореженные заросли спускаться сейчас и не думали. Зачем, когда весь лес - в полном нашем распоряжении. Я лишь окинула беглым взглядом склон холма, уже пристроив горшечное горлышко к холодному водяному потоку... да так рот свой и открыла:
- Побудь ко здесь, я вернусь.
- Ты куда? - пискнул мне вслед Тишок, но, я к нему даже не обернулась, летя со всех ног к спешенному всаднику, скучающему сейчас в клеверной низине рядом со знакомым рыдваном:
- Доброго здоровья, Русан! - громко выдохнула, а уж потом заозиралась по сторонам, ища глазами... - А где Любоня? Ты, ведь ЕЕ сюда привез? Она ведь, ко мне... Или... - глядя в спокойный, как серый лед на реке взгляд грида, замолкла, вдруг.
- Здравствуй, Евсения, - едва склонился мужчина, коснувшись пальцами груди. - Нет, не ее.
- А кого?
Русан, на несколько мгновений, замялся, бросив нахмуренный взгляд в правый край леса, а потом, все ж, мне ответил:
- Хозяина. Я сегодня его сопровождаю... сюда. Ты еще что-то хотела?
- Да нет, - озадаченно протянула я, невольно развернувшись в ту же сторону, и перехватила в руках холодный в испарине горшок. - А хочешь воды родниковой? Чистой, самой лучшей в нашем лесу?
- Воды? - как мне показалось, даже позволил себе удивиться грид.
- Ага. Попей. Не известно же, сколько тебе еще здесь, на самом солнце, торчать.
- Давай... воды. И... спасибо...
- И угораздило же влюбиться в такого каменного истукана?
- Евся, я не понял, - едва поспевал сейчас за мной, скачущий с другой стороны ручья, бес. - Это что, еще один твой... жених?
- Чего?.. Это несчастная любовь моей подружки, Любони, - отмерев, вновь припустила я.
- А-а. О-о-о... Это той самой, с фигуркой, аппетитной как у...
- Пасть свою похабную закрой. И если еще раз замечу, как ты на нас из озерных камышей пялишься, когда мы купаемся, без рогов оставлю.