— Не пришли еще. Нет их. А вертолеты завтра утром, как пурга уляжется, опять полетят.
Выключив рацию, он снял наушники, встал:
— В общем, ребята, по-моему, надо собираться, и с утречка — в путь. Образцы тяжелые — добрые полтонны. Пока дойдем, пока что…
Сидящий возле окошка Иван Тимофеевич вздохнул и выпустил широкую струю дыма.
Все повернулись к нему.
Соловьев осторожно спросил:
— Иван Тимофеевич, ну а вы-то что думаете?
Иван Тимофеевич молча покусывал мундштук трубки.
Алексеев почесал бороду:
— В тупик зашли. Я — одно предложение, они — другое… дилемм…
Авдеенко поставил пустую кружку на стол:
— Первый раз такие разногласия. Иван Тимофеевич, вы вот геолог опытный, двадцать пять лет в партиях. Уж вы-то, наверное, знаете, что делать.
— Наверное, поэтому и молчите, — улыбнулся Соловьев.
Иван Тимофеевич ответно улыбнулся:
— Поэтому, Петя, поэтому…
Он приподнялся, выбил трубку о край стола, убрал в карман и облегченно выдохнул:
— Значит так. Как говорил мой земляк Василий Иванович Чапаев, на все, что вы тут наговорили — наплевать и забыть. Давайте-ка на кофейной гуще гадать не будем, а станем рассуждать по-серьезному. Оценивая сложившуюся ситуацию, мне кажется, что надо просто помучмарить фонку.
В наступившей тишине Алексеев качнул головой. По его лицу пробежало выражение восхищения:
— А ведь верно… как я не додумался…
Соловьев растерянно почесал затылок, тихо пробормотал:
— Да я вообще-то… хотел то же самое…
Авдеенко одобрительно крякнул, шлепнув себя по коленке:
— Вот, орлы, что значит настоящий профессионал!
Потрепав его по плечу, Иван Тимофеевич вышел на середину избы, присел на корточки и костяшками пальцев три раза стукнул в оледенелый пол, внятно проговорив:
— Мысть, мысть, мысть, учкарное сопление.
Стоящие вокруг геологи хором повторили:
— Мысть, мысть, мысть, учкарное сопление.
Затем молодые геологи быстро встали рядом, вытянув вперед ладони и образуя из них подобие корытца.
Иван Тимофеевич сделал им знак головой.
Геологи медленно наклонились. Корытце опустилось ниже. Склонившись над ним, Иван Тимофеевич сунул себе два пальца в рот, икнул, содрогаясь.
Его быстро вырвало в корытце из ладоней.
Отдышавшись, он достал платок и, вытерев мокрые губы, проговорил:
— Мысть, мысть, мысть, полокурый вотлок.
Не меняя позы и стараясь не пролить на пол густую, беловато-коричневую массу, геологи внятно повторили:
— Мысть, мысть, мысть, полокурый вотлок.
Иван Тимофеевич улыбнулся и облегченно вздохнул.
В печке слабо потрескивали и с шорохом разваливались прогоревшие поленья.
За маленьким окошком свистела таежная вьюга.
Желудевая Падь
Дед осторожно опустился на поваленный дуб, потрогал гладкий, потерявший почти всю кору ствол:
— Вишь, чистый какой…
Сашка подошел, поставив рядом ведро с грибами:
— Что, объел кто?
— Да нет, сама отлупилась, — дед достал кисет, стал медленно развязывать. — Дубовую кору мало кто ест. Горькая она. И твердая. Заяц яблоню уважает, а лось ольху…
Сашка сел рядом с дедом, сложил ножик и кинул в ведро, на лохматые шляпки груздей.
— Плохое тут место, дедуль. Грибов нет что-то. Сырота. Вот и ореховики одни, да молокане.
Дед развязал кисет, зачерпнул трубочкой крупно нарезанный табак:
— Сырота она и есть… Вон низина-то какая. От этого и дубы валятся. И желуди на них не держатся…
— Поэтому и Желудевой Падью назвали?
— А как же. Желудевая Падь она и есть. Чуть желуди наклюнулись и опали сразу, не созремши. Сырота…
Он достал спички, примял табак в трубке и закурил.
Сашка зевнул, положил руки на колени:
— Тетя Ната сейчас, небось обедает.
— Ага, — кивнул дед головой. — Погодь, поспеем. Дай покурю малость.