Недоумевающий, он выпустил ее и сидел смешной с взъерошенными волосами, с галстуком набок, со стеклянными, глупыми глазами.
Она спокойно застегнула кофточку, оделась и ушла.
Когда она рассказала об этом подругам, они не могли понять ее и, кажется, не поверили.
- Ведь он же любил тебя! - говорили они, а Маня Пожарова так та прямо сказала:
- Ты или врешь, или ты просто бесстрастная дура!
Эта Маня Пожарова всегда хвасталась, что она очень страстная и что поцелуи Жоржика ее сводят с ума.
Нет, поцелуи "красавца-актера" были только смешны Ольге и даже не вызвали в ней того страха и стыда, которые охватывали ее теперь всякий раз, когда ее целовал Владек.
VIII
Погруженная в воспоминания, Ольга забыла время. Белые хлопья снега осыпали ее спину и шляпку, но она ничего не видела, кроме длинных золотых лучей, которые тянулись к ней сквозь сощуренные веки.
Но, опомнившись, она заспешила домой, потому что обеденное время уже давно миновало.
Она шла по улицам и не переставая улыбалась. Она не мечтала о будущем, но у нее было что-то свое, что должно свершиться.
Жизнь снова вернулась к ней со своими радостями и шумом, но она смотрела на нее иначе.
Дома ее встретила горничная шепотом: "Господа уже покушали, а барышне оставлен прибор, но барин очень сердится".
Ольга хотела поделиться с матерью своей радостью (она только не знала как); теперь же в ней заговорило болезненное самолюбие. Она подняла голову и сухо повела посветлевшими глазами.
Раньше она сама пеняла на себя за то, что забыла про обед, а теперь, в ожидании нагоняя, уже казалась себе правой и оскорбилась.
Когда ей подавала горничная второе блюдо, в столовую вошел отец.
"Начинается",- подумала Ольга и, опустив глаза в тарелку, с упорством стала разрезать плохо подогретый кусок ростбифа.
Виталий Августович, не глядя на дочь, мягко ступая подбитыми зайцем матерчатыми туфлями, прошел из дверей своего кабинета в противоположный конец столовой, где стоял буфет. Достав из буфета рюмку, он налил из графина воды, накапал туда из принесенного с собой пузырька несколько бурых капель лекарства и только тогда, все еще держа в руке рюмку и не выпивая ее, оборотился к Ольге.
- Ты, кажется, хочешь совсем уморить нас,- сказал он сухим, но еще сдержанным голосом.- Мало того, что ты не считаешь долгом сообщать нам, где ты пропадаешь целыми днями, ты еще позволяешь себе не уважать дом, в котором живешь… Ты превращаешь его в кабак, где можно есть когда угодно. Но, милая моя, это уж слишком!
Он умолк на мгновение, глядя на дочь, которая упорно и невозмутимо продолжала есть.
- К несчастию, теперь поздно заниматься твоим воспитанием,- продолжал старик, все более волнуясь,- мои дела не позволяли мне думать об этом раньше, а твоя мать…
- Оставь, пожалуйста, в покое маму,- тихо, но внятно проговорила Ольга.
- Что?
Не подымая головы, девушка повторила:
- Оставь в покое маму!
Синие жилы налились на плоских лысых висках Виталия Августовича. Расплескивая лекарство, он поставил рюмку на стол и подбежал к неподвижно сидящей дочери. Все его маленькое, худое тело тряслось; пенсне упало и повисло на шнурке вдоль старенького серого пиджака.
- И ты, и ты смеешь мне говорить это? - кричал он, не помня себя и подпрыгивая.- Гнусная девчонка, отбившаяся от дома, смеет мне, отцу, запрещать говорить… Она, черствая эгоистка, никогда не думавшая ни о больной своей матери, ни обо мне?.. Она смеет защищать свою мать, которую уважают больше ее! Это еще новости! Вот вам ваш гимназический сброд, ваши милые подруги!
Ольга поднялась со стула и, бросив на стол салфетку, пошла к дверям.
Ее молчание, ее хладнокровие еще более горячили отца. Виталий Августович кинулся за нею и схватил ее за руку.
Побледневшая Ольга вырвала руку.
- Не смейте меня трогать.
- Что? Что?.. Стой, когда с тобой говорят! Да стой же!
Но Ольга не повиновалась. Она чувствовала, что еще одно слово, и она, не помня себя, кинется на отца. Несмотря на обиду, она жалела отца, которого любила меньше матери, но столь же снисходительно. Она давно привыкла относиться к ним обоим так, как будто они были младше нее и нуждались в снисхождении.
Виталий Августович снова догнал дочь и схватил ее за локоть. От волнения он не рассчитал своей силы и разорвал рукав Ольгиной кофточки.
Ольга вздрогнула, вся кровь прилила к ее голове, и она, изогнувшись, толкнула отца.
Старик нелепо вскинул руки и упал. Голова его ударилась об пол. Ольге показалось, что он потерял сознание.
Сразу охладевшая, пришедшая в себя, девушка стояла над ним, не зная, что делать.
На шум пришел Аркадий. Он спал после обеда, и правая щека его еще горела, измятая жесткой подушкой дивана.
- Опять скандал,- протянул он, зевая и не замечая лежащего отца.- Маму разбудите! Черт тебя носит. Я же говорил не опоздать!
Ольга молча показала ему на отца.
- Воды дай скорее!
И склонилась над стариком, силясь приподнять его голову.
Виталий Августович открыл один глаз, глянул на дочь и тихо, но раздельно проговорил:
- Убирайся вон! Слышишь, сейчас же убирайся вон из моего дома.
IX
Город спал, и над ним, там, где-то за дальними домами, лихорадочно взмывало туманное зарево.
Еще из театра не разъезжались, так как пьеса не кончилась. Темный ряд извозчиков, охраняемый городовым, был неподвижен. Только изредка то в одном конце его, то в другом фыркала или кашляла застоявшаяся лошадь.
Из артистического подъезда вышли Ольга, Владислав Ширвинский, Раиса Андрушкевич, гимназическая подруга Ольги, студенты барон Оттон фон Диркс с Антошей Богушем и гимназист восьмого класса Вася Трунов. Все они смеялись и были веселы.
Ольга смеялась больше всех. Она уже забыла о давешней сцене с отцом. Как никогда раньше, она чувствовала себя взвинченной, способной на шалость, готовой прыгать от детской радости. Явное ухаживание мужчин еще более ее веселило. Она дразнила их весь вечер своею таинственностью. Ей нравилось, что у нее есть тайна, в которую хотят проникнуть.
Обыкновенно молчаливая и таинственная Раиса, любившая казаться немного тронутой и этим известная в гимназии, сегодня держалась в стороне и не мешала. Она была простужена и боялась за свой голос, и точно недурной, который она берегла, думая поступить на будущий год в консерваторию.
Ее поддерживал за локоть барон - высокий, худой и бледный, начисто выбритый, с грустно поникшей головой. Она шептала придушенным голосом, закрываясь муфтой.
- Ах, тише, тише!
Вася Трунов, маленький и вертлявый, с ужимками заправского танцора, каким он и был, подбежал к Ольге с пылающими щеками, с бьющимся сердцем; от него пахло вином, и глаза его неверно блестели. Он вырвал руку Ольги из руки сопровождавшего ее Владека и закружил девушку в бешеном вальсе.
- Оставьте, сумасшедший,- смеялась она,- здесь не вечеринка.
И, выскользнув из объятий гимназиста, чувствуя еще, как кружится голова и бьется в виске кровь, она сказала, обводя всех увлажнившимся взглядом:
- Господа, вы должны радоваться со мною… Нет, правда! Я так счастлива, так счастлива!
Девушка зажмурилась и протянула вперед руки.
- Сегодня мой самый счастливый день. Сегодня двадцать второе. Ты знаешь, Рая, что это для меня!.. И я нашла его, я нашла его сегодня!
Ольга снова открыла глаза, улыбающаяся и доверчивая. Она любила всех в это мгновение, все были ее друзьями и должны понять ее.
- Имя, имя этого счастливца?! - дурашливо закричал Богуш.
Ольга подняла кверху углы своих губ. Она улыбалась.
- Имя?.. У него нет имени, у него нет родины - он прекрасный Эрос!
Девушка засмеялась. Ее самое забавляла ее торжественность.
- Ну что же, будем прощаться?
Раиса Андрушкевич с бароном Диркс сели в одни сани, Трунов с Богушем - в другие.
Вася был совсем пьян. Он еле двигался, сразу ослабев. Все его безусое ребяческое лицо побледнело, глаза угасли, обычная живость оставила его. Только полные губы, еще неясно очерченные, почти непорочные по своей свежести, алели взволнованною кровью.
Он смотрел влюбленными глазами на Ольгу и тихо улыбался. Ему хотелось сказать ей что-нибудь особенно нежное. Он хотел, чтобы она догадалась о его обожании к ней, о его восторженной влюбленности, он умилен был самим собою. Тихо позвал ее:
- Оля!..
Девушка обернулась на его зов. Она все время, не переставая, улыбалась. Выпитое до этого за кулисами у Дарского вино немного кружило ей голову, но было так легко, так радостно.
- Что, Вася?
- Подойдите ко мне, я не могу…
Гимназист виновато улыбнулся.
Она подошла к нему вплотную. Он сидел в санях, ухватившись руками за полость, и восхищенно смотрел на нее, на ее сбившиеся, запорошенные инеем волосы.
Фонарь бросал ему в лицо бледные лучи света, проводя глубокие тени под глазами.
- Какой вы хорошенький, Вася,- сказала Ольга.
Она впервые пристально вглядывалась в него. Ее и поразил, и испугал, и вместе с тем обрадовал его немигающий влюбленный взгляд.
- Вы смеетесь,- укоризненно промолвил он,- как всегда, Оля… А я помню наше пари… Вы обещали поцеловать меня, если я целый месяц не заговорю с вами… Месяц прошел.
Он говорил тихо, но так, что Богуш, сидевший рядом, мог его услышать.
- Я молчал, Оля…- повторил гимназист, не отводя от нее глаз.
Ольга засмеялась. Она уже готова была отдать обещанный поцелуй, но, нагнувшись к Васе, увидала его глаза, вдруг ставшие огромными, безумными, страдальчески-напряженными, и в испуге отшатнулась.