Конечно, бывали и периоды сближения, особенно когда брат женился во второй раз и они с Люси никак не могли завести детей. В первом скоропалительном и краткосрочном браке Алена тоже не было наследников. В общем, нерастраченные материнские силы Люси достались мне. Это было очень кстати в мои пятнадцать лет. Казалось бы, вот уж отличный повод для ревности, но нет, именно тогда мы с Аленом начали дружить. Заслуга Люси.
Именно поэтому я с определенной тревогой восприняла известие об их разводе и о том, что у брата новая пассия - Моник, особа моложе меня. Папа только вскользь упоминал о ней в письмах, и я представляла ее алчной красоткой, позарившейся на банковский счет моего брата. Как-никак Ален директор Бельфорского филиала крупной инвестиционной компании и держатель значительного пакета акций. Его банковский счет весьма солидный, особенно после того, как брат унаследовал некоторую сумму от одного бездетного дядюшки со стороны родного отца, кстати сказать, разорившегося и покончившего с собой в момент банкротства. И вдруг Моник оказывается такой славной! Конечно, она простовата, ее речи не отличаются правильностью и изяществом, зато у нее доброе сердце, она здравомыслящая, красивая, молодая и наверняка родит моему брату много детей.
Возле ступенек в кухню бродила курица с цыплятами. Ужасно трогательно! Ведь именно из-за пристрастия к курам нашего дворецкого Герена я предпочла орнитологию, а не папину агрономию с ботаникой, что было бы логичнее.
- Моник, когда вы собираетесь пожениться? - не вполне уместно спросила я и в свое оправдание добавила: - Очень хочется стать тетей.
- Собирались, - буркнул брат, - первого июля. Теперь на год откладывается.
- Ничего! Мы подождем, - оживилась Моник. - У меня такое удачное платье, Анабель, оно не выйдет из моды за год. Знаешь, вот здесь по груди все закрыто, а сзади вырез до…
- До колен! Замолчи! От твоего трепа у меня голова…
- Ален, - строго произнесла я, брат осекся. - Что с тобой? Что такого ужасного сказала Моник? Я не узнаю тебя!
- А! - бросил брат и с размаху толкнул ногой кухонную дверь. Она испуганно скрипнула и распахнулась, стукнув о стену. - Нервы, сеструха. Не обижайся. Это все нервы. Заходи.
Длинное трикотажное платье Моник пришлось мне точно впору, но ее туфли оказались велики, и я разыскала в гардеробной коробку с черными лодочками. Моник придирчиво осмотрела старомодный каблук и снисходительно улыбнулась.
- Ладно, сойдет. Ты и так высокая.
- А я не замерзну? - Лишившись пуховика и свитеров, в тонком платье я чувствовала себя почти голой.
Моник округлила глаза.
- Запаришься! Оно же чистошерстяное!
Прощание с бароном де Бельшютом было устроено с поистине королевским размахом. Обилие роскошных тканей, море цветов, торжественный монашеский хор, бесконечная черная вереница скорбных людей к стоящему посередине залы высокому ложу, щедро задрапированному бархатом и шелками. Возле ложа некоторые становились на колени, целуя складки бархата, а более решительные - руку лежащего на ложе человека. Рука специально помещена не на груди, а так, чтобы прощающимся было удобно целовать ее.
Она не очень большая, но и не маленькая, просто мужская рука с крепкими пальцами и гибким запястьем, скрытым под белоснежной манжетой, на которой бриллиантово поблескивает запонка. Я знаю, что запястье гибкое, потому что это рука моего отца, которая умеет управляться с самыми нежными ростками цветов и бережно прививать яблони и виноградные лозы. Эту руку я узнаю из миллиона мужских рук! Маленькая родинка на фаланге безымянного пальца и крошечный шрам от лопнувшей в руках пробирки на подушечке указательного. Чуть порыжелый на сгибе от сигарет средний палец, с маленьким утолщением-мозолькой от авторучки - пишущей машинки и тем более компьютера папа не признает. У него вообще сложные отношения с техникой: например, электронный микроскоп - это очень хорошо, а вот электрокофемолка - никуда не годится.
В зале, обшитом дубовыми панелями, было темновато. Здесь всегда темновато: люстра, горящая от электричества - от движка в подвале, - всего одна, остальные светильники - со свечами. Люди все шли и шли. Через распахнутые настежь двери тянуло сквозняком и ароматом каштанов.
От сквозняка папины волосы шевелились надо лбом. Мягкие, немного волнистые светлые волосы с проседью. Как будто это не седина, а просто пряди выгорели на солнце. Значит, рыцарь с выгоревшими волосами - мой папа? Но в том сне он сидел в самолете перед нами…
- Не стесняйся, подойди к отцу, - прошептал за моей спиной Брунар. - Все знают, кто ты. Никто не помешает.
Чуть поодаль на фоне камина старательно пели монахи, а по обеим сторонам ложа выстроились полицейские, члены муниципалитета, музыканты люанвильского духового оркестра с опущенными трубами, траурными повязками и театрально-скорбным видом. Это было бы, пожалуй, увлекательно, если бы на ложе лежал какой-нибудь актер в роли короля, но не папа.
- Потом, дядя Эдуар, - тихо сказала я. Теперь меня трясло не только от холода, но и от возмущения. - Когда все уйдут. Я не хочу участвовать в этом спектакле.
- Они не уйдут все, - прошептал Брунар. - Почетный караул - распоряжение мэра, а певчие - благодарность аббатства за реставрацию колокольни. Они будут петь всю ночь, каждые три часа меняются…
- Пусть поют, монахи мне не мешают. А всех остальных отправь спать.
- Но, дружочек, я не могу распоряжаться. - В его голосе появились профессиональные адвокатские нотки. - Не имею права. Все организовано мэрией, и неплохо, по-моему. Наш барон был общественной фигурой, мне кажется, он остался бы доволен.
Я поправила очки и внимательно посмотрела в глаза Брунара. Добрые глаза доброго папиного друга, который несет полную ахинею! Друг смущенно поёжился.
- Правда, Нана, поверь мне. Так всегда бывает с известными людьми. Тебе не следует обижаться.
- Я не обижаюсь. Просто я сейчас прикажу дворецкому закрыть ворота и разогнать всех. Я здесь хозяйка, и я имею право поговорить с папой наедине!
- Конечно, конечно. Только наш старина Герен спит. Он двое суток не отходил от барона и очень подружился с мэром…
- В таком случае, я звоню мэру!
- Успокойся, дружочек. Мэр здесь. Вон, посмотри, стоит с директором гимназии и мсье Дюленом возле окна. Кстати, я как раз собирался познакомить тебя с мсье Дюленом…
Но я уже не слушала адвоката, а решительно зашагала к собеседникам возле окна, с непривычки путаясь в длинном подоле платья от Моник. Шерстяное оно или нет, но я заледенела окончательно. Только бы все эти люди исчезли! Я бы забралась к папе под одеяло, прижалась покрепче и согрелась…
- Мои глубочайшие соболезнования, дорогая мадемуазель де Бельшют! - Мэр картинно опустил голову и распахнул объятия. - Какое счастье, что вы опять с нами!
Может, прижаться к мэру? - мелькнула предательская мысль. Вон он какой толстенный и наверняка горячий. И ручищи как у молотобойца, они запросто укроют мою спину от холода…
- Добрый вечер, господа, - сухо сказала я мэру и остальным из его компании. - Благодарю вас за участие, но нельзя ли мне остаться с отцом наедине?
Мэр соединил не оправдавшие объятия руки и потер ладони, выразительно глядя на меня. Я молчала, заставляя себя сохранять прямую спину и не трястись от озноба. Пока я меняла антарктическую одежду на европейскую, Моник влила в меня еще с полстакана коньяка. Тепла не прибавилось, но вот уверенности - пожалуй.
- Ваш отец сделал так много, - заговорил мэр.
Я смотрела на него не мигая.
- И я думаю, - продолжил он, - что, несомненно, народная молва и, так сказать, массы трудящихся…
- Мадемуазель де Бельшют, позвольте представить вам, - словно из воздуха возник Брунар, - нашего гостя мсье Дюлена. - И только что не силой подтащил меня к одному из мэрских собеседников - пожилому осанистому человеку, похожему на степенного индюка.
- Очень приятно, мадемуазель де Бельшют, - сказал индюк. - Я уже имел честь беседовать на днях с вашим родителем, но, к прискорбию, судьба столь внезапно оборвала наше знакомство, однако смею надеяться на вашу благосклонность, мадемуазель де Бельшют, и, памятуя о…
Что ему нужно? - ужаснулась я, в поисках поддержки оглядываясь на папино ложе через плечо Брунара. Но папа совсем не мог прийти мне на помощь, зато Брунар одобряюще закивал и молниеносно увел мэра.
- Может быть, сейчас не самое подходящее место и время, - разглагольствовал Дюлен, подставляя мне согнутую кренделем руку. - Обопритесь на меня, мадемуазель де Бельшют, пройдемте в соседнюю комнату.
Маленькая "охотничья" гостиная встретила нас тишиной и пустотой.
- Присядем, мадемуазель де Бельшют? - Дюлен проворно подставил кресло. - Не желаете ли выпить? - Он направился к барному столику, двигаясь так непринужденно, словно был по меньшей мере двойником нашего дворецкого, если не им самим.
- Да. Минеральной.
- Несомненно, мадемуазель де Бельшют. Но я бы осмелился порекомендовать вам рюмочку кларета или даже капельку коньяка. У вас замерзший вид и ледяные руки, а благородная виноградная лоза согреет вас.
Я послушно выпила, не отдавая себе отчета, что это, кларет или коньяк.