И то, что случилось после: огненная волна, прокатившаяся от края до края. Черная земля. Оплавленные камни. Руки, что тряслись, и дрожь не унималась. Болезненная гримаса на лице Грента. Фляга с коньяком, которую он осушил в два глотка.
Патрик, опустившись на четвереньки, трогал землю, закапывал руки в пепел и, вытаскивая, нюхал пальцы. Он гладил щеки, пробовал землю на вкус и долго не желал уходить.
– Мы уничтожим груз. – Теперь, когда рука Грента накрыла ладонь, Таннис не стала ее сбрасывать. – Но главное, они на собственной шкуре ощутят, что создали.
Его пальцы скользнули по запястью, приподнимая рукав свитера.
Какого он привязался?
– И быть может, – задумчиво произнес Грент, – они перестанут создавать оружие.
Патрик вздохнул.
И этот вздох вновь изменил Грента. Он стал прежним, подтянутым, деловитым и насмешливо-равнодушным. И от Таннис, к немалому ее облегчению, отвернулся, словно уже получил то, чего хотел.
– Надеюсь, на сей раз будет без осечек? – осведомился.
И Патрик, дернув плечом, проворчал:
– Так это… химия… надо иначе… часы.
– Подойдут? – Грент извлек свой брегет.
– Не-а. Маленькие. Надо это… такие. – Патрик руками попытался показать размер часов, которые ему нужны. – Я тут того… на час… а там зазвонит и…
…и стекло треснет, выпуская пламя.
Огненная волна обрушит стены склада, обратит крышу в пепел и выплеснется на пристань, уничтожая все, к чему прикоснется.
Все и всех.
– А люди… охрана… что будет с ними? – Таннис скомкала бумажку.
Она не убийца.
Денег много, но она не убийца.
Она слово дала, что… бумажка выпала из онемевших пальцев.
– Не волнуйся. – Грент не позволил ей встать. – Охрану отвлекут. Нам пока не нужны человеческие жертвы. Ты веришь?
Да.
И нет.
И наверное, все-таки да. Зачем ему лгать? Одно дело – взрыв, и совсем другое – мокруха… еще Войтех предупреждал, что по мокрухе иначе копают. А Гренту с ищейками не с руки вязаться.
– Главное, не отступай от плана, – сказал он, глядя в глаза. Наклонившись, поднял бумажку и сунул в руку. Пальцы сжал, заставляя принять. – Все рассчитано. Твоя задача – появиться на складе вовремя. А наша – сделать так, чтобы никто лишний не пострадал. Ясно?
Таннис кивнула.
– Вот и умница.
Он не спешил отпускать, но, когда Таннис поднялась, не стал удерживать ее. Он просто стоял, глядя в глаза, и Таннис не выдержала, отвернулась.
– Ты веришь мне?
Он сдавил запястье.
Отступить?
Поздно. Таннис не дура, ответит "нет", и Грент не выпустит ее живой. Наблюдает. И ноздри раздуваются, словно он, как и его хозяин, пытается уловить ложь по запаху.
Не выйдет.
Не сейчас.
– Конечно, верю, – с улыбкой ответила она.
И Грент, кивнув, бросил:
– Хорошо. Но помни, лапочка, я знаю, где ты живешь…
Угрожает? Нет еще. Предупреждает. И улыбка его говорит, что лучше бы Таннис прислушаться к предупреждению. Она дернула плечом и села на место.
Стул раскачивался. Скрипел.
Бумажка жгла карман.
А время тянулось… и тянулось… на нее больше не обращали внимания, но Таннис выжидала, отсчитывая про себя секунды. С реки донесся голос вечерней баржи, и он послужил хорошим предлогом.
Таннис поднялась, легко передвинув стул.
– Если я вам не нужна, – эти двое надолго нашли себе занятие, Грент склонился над плечом Патрика, но тот, увлеченный работой, на надзор не обращал внимания, – то пойду, пожалуй.
Грент махнул рукой: мол, свободна. Только у дверей нагнал его голос:
– Через неделю в семь. Буду ждать. Не опаздывай, Таннис. И не отступай от плана.
В семь… опять придется заменяться.
…если, конечно, она не найдет способ соскочить.
Не позволят.
И хвост, за ней увязавшийся, лучшее тому подтверждение. Таннис не видела того, кто шел по ее следу, но чувствовала чужое пристальное внимание.
Влипла.
И Войтех сказал бы, что сама виновата, но… она найдет способ вывернуться. Вдруг да снова повезет?
Стряхнув с куртки капли дождя, Таннис обернулась. Ничего. Дождь. Грязь. Крысы, выбравшиеся из подвалов. Мусорные кучи и белый дым, полосой протянувшийся по небу. Кислый запах мочи. Старый Крюнш, вновь заснувший на лестнице… громкий голос мамаши, долетавший сверху. Ей визгливо отвечал управляющий, и эта ссора, видать, давно тянулась, утратила свой изначальный запал, но и прекратится она нескоро.
Таннис вздохнула. Как бы оно ни сложилось, но о своих она позаботится. И нашарив в кармане подмокшую бумажку, Таннис сжала ее в кулаке.
В новом ее доме будет пусто.
Спокойно.
Тихо.
Глава 4
Во сне Кэри вновь играла в прятки. И пряталась так хорошо, что тот, кто обычно шел за ней, отсчитывая время хрипловатым низким голосом, искал ее долго, до самого рассвета, но так и не нашел.
Она проснулась с улыбкой на губах и, вскочив с постели, бросилась к окну. Почти рассвело. Артритные ветви старых кленов цеплялись за желтый шар солнца в попытке хоть немного согреться. А Кэри чувствовала себя почти счастливой. Так уж повелось, что именно эти предрассветные минуты принадлежали только ей, и здесь, и в доме, в который Кэри уже не вернется.
Было ли ей грустно?
Ничуть.
Да и о чем грустить?
О скрипучей лестнице, которую охраняли две химеры. И в сумерках они скалились, словно тоже не признавали Кэри за свою. О дверях, вечно запертых. О ворчащих трубах, наполнявшихся по осени водой. Она гудела, и казалось, что дом страдает желудочными болями и оттого становится более сварлив, нежели обычно. Он вновь и вновь жалуется на Кэри, нарочно сталкивая ее с теми, кого она не желала бы видеть.
Нет, Кэри не хочет возвращаться.
Она вздохнула и обняла коленки. Прислонившись к стеклу – все-таки холодное, – Кэри попыталась представить, каким будет ее муж. Конечно, Элоис вчера многое о нем рассказала, но… придумывать ведь куда как интересней.
Жаль, что он такой старый.
Кэри задумалась. Конечно, отец и постарше был, но выглядел неплохо. Зубы у него все сохранились. И на здоровье он не жаловался. И значит, возможно, все не так уж и плохо. Морщины, правда, уже появлялись, но к морщинам Кэри как-нибудь привыкнет.
Она постарается быть хорошей женой.
Доброй.
Ласковой.
И когда муж совсем состарится, а это наверняка произойдет очень скоро, то его не бросит. Она умеет быть благодарной, пусть бы он никогда не догадается, чем эта благодарность вызвана: все-таки непорядочно радоваться смерти брата.
Даже если этого брата от всей души ненавидишь. Кэри сжала кулаки, чувствуя, как ноготки ее впиваются в кожу. Надо успокоиться и забыть. Его нет. Совсем нет. И значит, нечего бояться, что где-то внизу громко хлопнет дверь, а тишину холла нарушит зычный голос Сверра:
– Где моя маленькая сестричка? Снова прячется?
Нет.
Кэри потрясла головой и шепотом повторила:
– Раз-два-три-четыре-пять…
Как ни странно, стало легче. Произнесенные ею же, слова потеряли былую силу.
Все у нее наладится.
Спустя сутки Кэри не была в этом так уверена.
В доме ее будущего мужа Кэри была лишней. Она снова всех раздражала.
Выродок.
Она читала приговор в бледных глазах Виттара. И в равнодушных – Одена, который сказал что-то вежливое, но Кэри почуяла за словами пустоту. И эта пустота столь напугала ее, что Кэри не сумела ответить. Она вновь остро ощущала собственную никчемность, которую не исправить было ни прической, ни непривычно роскошным, чересчур уж открытым платьем, ни даже драгоценностями, присланными ее величеством…
И леди Эдганг нахмурилась, закусила губу, сдерживая едкие слова. Ее молчания хватило на обед, который прошел в напряженной тишине. Но когда подали чай, леди Эдганг раздвинула губы и проронила:
– Отродье.
Наверное, всего было чересчур много, и Кэри не выдержала. Она сама себе казалась струной, натянутой до предела. Тронь такую – и разорвется, ударит по пальцам, рассечет до крови.
Смешно.
Она и Сверру-то никогда ответить не умела.
И теперь что ей остается? Терпеть. Пить горький чай. Улыбаться.
Делать вид, что все хорошо.
Замечательно.
– Отродье. – Скрипучий голос леди Эдганг нарушил тишину гостиной. – Два отродья в одном доме…
– Простите? – Леди Торхилд растерянно улыбнулась.
– Она – отродье. – Леди Эдганг ткнула в Кэри пальцем и добавила: – Ты тоже.
Кэри вздрогнула, и чашка в ее руке опасно накренилась.
– Безрукая… – с глубочайшим удовлетворением заметила старуха.
– Ничего страшного. – Леди Торхилд подала салфетку. – Пятнышко совсем крохотное. Его выведут к завтрашнему дню.
Пятнышко… крохотное… темное пятнышко на нарядном платье… таком красивом, что на мгновение Кэри показалось, будто и сама она хороша собой. Это ложь, выродки не бывают красивы, а теперь и платье испорчено. И на глаза навернулись слезы, которые не могли остаться незамеченными. Леди Эдганг всегда остро чуяла настроение Кэри. Сейчас она усмехнулась и бросила:
– Пустая кровь… гнилая… иди к себе.
С ее стороны такой приказ – почти милосердие: плакать лучше за закрытыми дверями. Кэри было невыносимо от мысли, что все получилось так нелепо. И вправду ничтожество, позор древнего и сильного рода… недоразумение, которому нигде не рады.
Роскошные покои были пусты. И Кэри почти удалось прийти в себя. Она уселась у окна, которое выходило на тисовую аллею.