- Это единственная ванна во всей Виргинии, - сказала она. - Масса установил ее три года назад, когда заработал много денег на железнодорожных акциях. Он привез специалиста из самого Нью-Йорка, человека, которого зовут архитектор. Он говорит, что это корыто приплыло из самой Италии. И этот чудной плетеный стул с дыркой на сиденье. - Она хихикнула. - Называется что-то вроде шаз пурсе.
- Chaise percée, - поправила Лиза. - Это означает стул с дыркой в сиденье.
- Ага. Я это знаю. Ну, как бы там ни было, я чищу этот горшок каждое утро. Дулси все делает аккуратно и хорошо для хозяйки, вот увидите. И для масса тоже. У масса тоже красивая белая кожа. Я увидела это летом, когда он купался в океане. Всего увидела. - Она опять захихикала. - Масса тоже красивый. Очень красивый мужчина.
Лиза опять посмотрела на нее. Она говорила довольно странные вещи. Улыбаясь, Дулси вытянула правую руку перед Лизой.
- Хозяйка видит мою кожу? - негромко сказала она. - Моя кожа тоже очень красивая, потому что, знаете, я наполовину белая. Мой отец был белым.
Дулси отдала ей губку и поднялась. Лиза наблюдала за странной девушкой, которая подошла к двери ванной комнаты. Она обернулась и сделала реверанс. Потом вышла из комнаты, тихо притворив за собой дверь.
Лиза прижала губку к своей шее и подумала, не попала ли она в сумасшедший дом.
- Я только что получил записку от своей кузины. Она приглашает нас завтра на обед, - сказал Джек, беря кусок ветчины с серебряного подноса, который держал Чарльз. - Она тебе понравится. Ее зовут Клемми Деври. Ее муж - мой адвокат.
Лиза, одетая в желтое платье, сидела на другом конце обеденного стола из красного дерева. Два канделябра, по восемь свечей каждый, стояли в центре стола, гармонируя с набором великолепной серебряной посуды в буфете. Подобную ей вряд ли когда-либо приходилось видеть. Обои на стенах изображали виды долины реки Гудзон, а окна, выходящие на Атлантический океан, закрывали тяжелые ярко-красные парчовые занавеси. Их полотнища лежали широкими изгибами. Этот зал, как и весь дом, был просто очаровательным, содержался в безупречном виде и выглядел только что построенным, хотя Джек сказал ей, что здесь ничего не менялось с тех пор, как четверть века назад мать обставила этот зал.
- А где живут Деври? - спросила Лиза, когда один из черных официантов-подростков наполнил ее хрустальный бокал десертным вином рубинового цвета из изящного графинчика.
- В Йорктауне, примерно в восьми милях отсюда. В том месте, где вашим англичанам всыпали восставшие колонисты.
- Я теперь американка, - поправила его Лиза.
- Да, конечно. Прости, ягодка. Как бы там ни было, Билли и Клемми только что выстроили новый дом, на мой взгляд, ужасный, но я помалкиваю об этом. Клемми недавно произвела на свет четвертого ребенка, я лично думаю, что Билли просто изматывает ее. Клемми познакомит тебя со всеми местными дамами, которые, возможно, покажутся тебе нудными, какими они представляются мне. Тебе нравится это вино?
- Прелестное. Какое это?
- "Шато Бешевель" 1839 года. Особый год для особого случая: первого вечера моей дорогой жены на плантации "Эльвира".
Он поднял свой бокал и улыбнулся ей.
"Ну, - подумала она, поднимая в ответ и свой бокал, - он ведет себя ужасно с рабами, но боготворит меня. Может быть, я сумею изменить его…"
- Ты не ответила после обеда, когда я спросил, любишь ли ты меня.
- Люблю тебя, - тут же сказала она, заставляя себя улыбнуться самой приятной улыбкой. Но, вспомнив о его диком нападении на кучера, она поняла, что сказала неправду.
К концу вечера он был уже пьян. Она начала привыкать к этому… Оказавшись в спальне, он быстро взял ее и, кончив, скатился с нее и растянулся рядом на их большой кровати со сводчатым вышитым балдахином, заложив руки на голову.
- Расскажи мне о Дулси, - попросила она. - Она мне кажется несколько странной.
- Это точно. Она немного с приветом, но безобидная.
- Она сказала мне, что ее отец был белым.
Наступило долгое молчание.
- Джек?
- Ну, черт! Думаю, что тебе вполне можно сказать об этом. Я мог бы прибить ее за то, что она проговорилась тебе, но дело сделано. Я буду признателен, если ты будешь помалкивать об этом. Видишь ли, ее отец был и моим отцом.
Лиза даже села на кровати.
- Ты хочешь сказать, что Дулси - твоя сестра? - прошептала она.
- Сводная сестра. И это слово "сводная" означает всю существующую между нами разницу. Да, мой папочка просто не удержался, чтобы не спустить штаны, извини за такие слова, ягодка, ему особенно нравились цветные женщины. Моя мать была большой моралисткой, верующей, и случившееся разбило ее сердце. Вот почему она умерла в молодом возрасте. И, думаю, что он остро сознавал свою вину, потому что в ночь после ее похорон он заперся в библиотеке и выстрелом вышиб себе мозги.
- Как ужасно!
- Ничего ужасного нет. Меня это порадовало. Я возненавидел его за то, что он сделал с матерью, милейшей женщиной, когда-либо жившей на этом свете.
"На плантации "Эльвира" может находиться прекрасный дом, - размышляла Лиза, - но он наполнен отвратительными призраками".
- Когда же это случилось? - спросила она.
- В прошлом году. Поэтому-то я и решил отправиться в Европу, хотя бы ненадолго уехать от всего. И именно в это время я встретился с тобой, что изменило мою жизнь и опять придало ей прелесть. Вот почему ты так дорога мне.
Она уставилась на балдахин и ничего ему не ответила.
Следующий день выдался дождливым и холодным, поэтому в Йорктаун они отправились в закрытом экипаже - на каретном дворе у Джека было в общей сложности четыре экипажа. Лиза сидела на удобном кожаном сиденье напротив мужа, смотрела на плоские поля Виргинии, думала о бедном Мозесе, который ежился на открытых козлах под зонтиком, чтобы хоть как-то укрыться от проливного дождя.
- Клемми - самая смекалистая в семье, - рассказывал Джек. - Ее мать, моя тетка Паула, старшая сестра моей матери, отправила ее учиться в Париж, поэтому она значительно умнее многих здешних женщин. У нее свои "взгляды" на рабство, то есть мягкая форма ее неодобрения рабства. Она уговорила Билли дать вольную всем своим домашним слугам. Все это проходило не очень гладко. Но Клемми все подобные выходки сходят с рук, потому что у нее самая голубая кровь во всей Виргинии, и другие женщины не хотят становиться у нее поперек дороги.
- Джек, а ты одобряешь рабство? - спросила Лиза, стремясь вывести его на чистую воду. Джек в своем коричневом твидовом костюме и щегольском плаще взглянул на нее, как ей показалось, довольно уклончиво.
- Дело тут не в одобрении или неодобрении, - ответил он. - Это вопрос экономики. Я выращиваю табак. Средний американец выкуривает или жует примерно на сто долларов табака каждый год. В этой стране нет ни одной конторы, таверны, клуба или дома, где не стояли бы плевательницы. Выращивание табака требует огромных трудовых затрат, на которые белокожие рабочие никогда не согласятся. У меня примерно сто работающих рабов плюс члены их семей. Их средняя цена равняется, скажем, тысяче долларов… и растет. Поэтому у меня большие капиталовложения.
- Но ты же говоришь просто о деньгах, - запротестовала она. - А ведь это живые люди, плоть и кровь…
Он крепко сжал ее запястье.
- Послушай, - негромко сказал он, - ты вынашиваешь у себя под сердцем ублюдка. Поэтому, Лиза, ягодка, не начинай лить на меня эти аболиционистские помои… Уж чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Не тебе читать мне мораль. Теперь тебе все понятно?
- Ты делаешь мне больно!
Он ослабил свою хватку.
- Ты мне не ответила, все ли тебе теперь понятно?
- Да.
- Так-то оно лучше.
Джек скрестил руки на груди и откинулся на сиденье кареты. Лиза больше ничего не говорила. Она поняла, что Джек прав, ей не пристало читать проповеди. Но у нее вызревал план действий. Она, конечно, не может вернуть к жизни своего отца, но может хоть чем-то помочь рабам Джека и таким образом продолжить деятельность преподобного Десмонда по освобождению рабов и, возможно, тем самым заплатить за свои грехи перед лицом неба.
Дом Деври был трехэтажным строением из красного кирпича, возвышавшимся на просторном, заросшем деревьями участке главной улицы Йорктауна. Крыша с мансардой блистала металлической балюстрадой, которая гармонировала с шикарной железной оградой вокруг всего участка. Карета въехала по дорожке, вымощенной кирпичом, и остановилась у бокового входа, где их ждали дворецкий, молодой конюх и мужчина с женщиной - красивая пара лет тридцати. Едва Лиза выбралась из экипажа, как к ней подошла женщина с роскошными каштановыми волосами и приветливо протянула вперед руки, улыбаясь.
- Меня зовут Клементина, - представилась она. - Добро пожаловать, дорогая Елизавета.
Женщины поцеловались. Потом Лизу представили Билли, рослому здоровяку шести футов роста с вьющимися волосами. Он уже явно вступал в средний возраст. Билли поцеловал ее руку в перчатке, и все четверо вошли в дом, выдержанный в стиле королевы Виктории. Мозес продолжал стоять возле кареты, с его шляпы стекали дождевые потоки. Когда обе пары скрылись в помещении, он отправился на кухню, чтобы пообедать с другими слугами.
После обеда Клемми вывела Лизу из мрачноватой столовой, оставив там Джека и Билли с их сигарами. Она провела ее в небольшую музыкальную комнату, села на тахту и взяла в руки вязание.
- Я вяжу свитер Рандольфу, - пояснила она Лизе, которая села в соседнее кресло. - Это мой старший сын. Сейчас все дети в школе. Я надеюсь, что вы с Джеком дождетесь их возвращения.
- Клемми, можно мне спросить вас кое о чем, довольно личном?