Через неделю она пришла снова, уже без своих "мальчиков". Никита был очень огорчен тем, что ошибся в своих расчетах и что, имея за спиной два брака и многочисленные связи, так и не сумел понять изощренность женской психологии. Впрочем, успокаивал он себя, в данном случае следовало говорить, скорее, о патологии.
Она с порога заговорила о том, что оставила у него свою куртку. Когда в день ее последнего визита Никита вернулся с Максом с прогулки, он тут же досадой обнаружил эту куртку на меху, которую сам же привез ей в свое время из Германии, но, к сожалению, забыл вышвырнуть за дверь вслед за нею.
Первым его порывом было выбросить эту куртку на помойку, сжечь, растоптать: только бы не видеть ничего, что могло напомнить об этой женщине. Но он свой порыв укротил, решив, что она, конечно же, пришлет за курткой кого-то из знакомых, скорее всего Наташу, и, скомкав ненавистное меховое изделие, сунул его на антресоли. И вот она сама, как ни в чем не бывало, стоит на пороге, словно неделю назад он собственноручно ее из этой квартиры не вышвырнул. "Да-а, - пронеслось у него в голове, - тяжелый случай..."
Он достал куртку с антресолей и молча протянул ей. Она взяла и, робко заглядывая ему в глаза, тихо спросила:
- Никита, а где ты будешь встречать Новый год?
- В дурдоме, - буркнул он и захлопнул дверь перед ее носом.
Услышав за дверью ее удаляющиеся шаги, Никита приободрился, еще раз отметив, что главное - выбрать верную тактику поведения, пример чему подал ему еще Петр. "И что это она заговорила вдруг про Новый год? - удивился он, вспомнив ее дурацкий вопрос. - Совсем крыша у бабы поехала".
До Нового года оставалось еще недели две, а в январе Никите предстояло лететь в Каир. Он поймал себя на мысли, что с удовольствием думает об этой поездке, в основном потому, что там уж точно не увидит этих голубых, каких-то рыбьих глаз и этой долговязой фигуры с длинными, тонкими, как у цапли, ногами. Никита не понимал, как все это могло так нравиться ему прежде, и не просто нравиться, а даже приводить в трепет и восторг. Сейчас все, что относилось к Алле или как-то было связано с ней, вызывало у него лишь омерзение. "Замуж бы она вышла, что ли, - думал он. - Пусть хоть и за бритоголового..."
Вскоре она пришла снова, но Никита решил, что дверь не откроет, даже если Макс обезумеет от лая. К телефону он не подходил, но Алла знала, что он дома, поскольку светомаскировки Никита не устраивал. Она звонила в дверь так настырно, что ему захотелось сразу же после ее ухода перерезать провод, ведущий к звонку, все-таки долго стучать в дверь умаешься. После ее посещения Макс охрип и падал от усталости, но выжил.
Никита принял решение изменить традиции и в Новый год, который он всегда встречал в кругу друзей, поехать с Максом к родителям и пожить у них, если получится, несколько дней.
За два дня до Нового года, возвращаясь в квартиру Петра, он обнаружил в подъезде поджидавшую его Аллу. Он схватил ее за рукав шубы, втолкнул в лифт, молча доехал до нужного этажа и так же за рукав втянул в квартиру. Там, в прихожей, не раздеваясь и пытаясь только утихомирить Макса, сходившего с ума от радости, он крепко взял ее за плечи, как-то неловко, но сильно встряхнул и, глядя прямо в глаза, угрожающе воскликнул:
- Ну чего тебе, черт возьми, надо? Оставишь ты меня когда-нибудь в покое?
Видимо, взгляд его горел такой ненавистью, что она испугалась, в какой-то момент ей даже показалось, что он хочет ударить ее. Он действительно хотел, но не просто ударить, а уничтожить, прихлопнуть и растереть ее, как мерзкое насекомое.
Внезапно это показалось ему настолько реальным и заманчивым, что он сам испугался и, выталкивая ее, как и в прошлый раз, за дверь, грозно прошипел:
- Не доводи меня до греха! Уйди, и чтоб больше я тебя не видел! Слышишь?!
У родителей Никита тоже чувствовал себя неуютно. Мать постоянно затевала разговоры об его идиотском браке, о том, где были у него глаза и мозги, когда он женился, и почему не посоветовался с родителями. А бабушкину квартиру - такую квартиру! - бросил псу под хвост, мебель - дедушкину еще мебель! - отдал этой мерзавке, лимитчице.
- Вот, полюбуйся, - говорила она отцу, как бы вводя того в курс дела, - теперь эта проходимка живет в двухкомнатной в центре, а твой сын ютится в подвале на окраине!
- У меня третий этаж, - нехотя поправлял Никита.
Но мать не обращала внимания на его слова и продолжала, обращаясь к мужу:
- А теперь твой сын вынужден бежать из своего подвала к другу, потому что эта стерва и в подвале не дает ему покоя. Конечно, я понимаю, - заходилась она, всплескивая руками от негодования, - ей не хочется работать, а кому она нужна, алкоголичка, кикимора тощая, кто ее содержать-то будет? Такого простофилю, как твой сын, днем с огнем не сыщешь. Вот она и заметалась, и заметалась... - Мать в изнеможении падала в кресло, хваталась рукой за сердце, и отец бежал на кухню за корвалолом.
Никита не только понимал, но полностью разделял негодование матери, но мать, сама того не сознавая, лишь бередила открытую рану, не предлагая реального выхода из положения.
- Посадить ее в сумасшедший дом, где лечат алкоголиков, а квартиру по суду вернуть обратно, - заявляла вдруг она, и это казалось ей возможным и легко осуществимым.
- Кто же ее посадит туда, сама посуди, - резонно возражал отец. - Она не хочет лечиться, а преступления никакого не совершила.
- Вот-вот, - кипятилась мать, - у нее все еще впереди, это-то она еще успеет, когда совсем сопьется.
Отец предложил Никите пожить у них хотя бы до командировки.
- Уж сюда-то она вряд ли сунется, - говорил он.
- Пусть только попробует! - воинственно восклицала мать.
Никита наконец согласился, но только с твердым условием, чтобы подобных разговоров при нем не затевали. Родители клятвенно обещали не затевать, по телефону всем незнакомым отвечали, что он в командировке, и с Максом гуляли сами. Так что до отъезда Никита прожил, что называется, как у Христа за пазухой.
Когда он поглощал на завтрак мамины вкуснейшие оладьи, а на ужин - запеченную в тесте рыбу, ему невольно вспоминалось детство, когда мама казалась ему самой красивой и доброй, когда он любил ее больше всех на свете и собирался жениться на ней, как только подрастет.
Он вспоминал, как на даче ходили они с отцом рыбачить, и он, сидя в ожидании вечернего клева, мечтал стать таким же умным и сильным, как отец. Что же произошло, с горечью думал Никита. Почему эти самые близкие и любимые когда-то люди стали чужими? Кто в этом виноват?
Ему вспоминалась Татьяна. Только сейчас он понял, что относился к ней как к другу, видел в ней мать или сестру, но никогда не думал о ней как о любовнице. Порой их размеренная жизнь со стерильным бытом начинала казаться ему пресной и скучной, и он заводил интрижки на стороне, случайные и быстротечные, лопавшиеся, как мыльные пузыри, но приносившие ему временное облегчение, восполнявшие, видимо, недостаточность сексуального начала в его жизни с Татьяной.
Потому, наверное, и Аллу он выбрал не случайно. Алла казалась ему воплощенной женственностью, она была страстной любовницей, и в минуты высшего блаженства ему представлялось, что она самка какого-то животного, это приводило его в исступление. Но если правда то, что за все в этой жизни приходится платить, то Никита сполна сейчас расплачивался за былые ощущения, потому что самка оказалась из отряда хищников.
Живя у родителей в покое и неге, Никита размышлял о природе любви и пришел к выводу, что любимая женщина должна соединять в себе и любовницу, и мать, и сестру, и друга. Однако в ту пору это было лишь теоретическим умозаключением. Истинность же его Никите было дано проверить на практике, когда он встретил Ирину и полюбил ее.
Но до этой встречи оставалось еще долгих три месяца, ему предстояло побывать под жарким египетским солнцем.
Вернувшись в заснеженную столицу, он решил, что довольно глупо жить в квартире друга, если Алла ходит туда, как к себе домой, к тому же он надеялся, что при последней встрече перед Новым годом действительно напугал ее и она прекратит свои визиты. Когда он приехал в Черемушки и открыл дверь квартиры, то застыл на пороге: вся квартира была разгромлена - так рэкетиры громят заведения непослушных должников, не желающих платить им положенную дань.
Прибыла милиция, опросили соседей, которые, как выяснилось, ничего не видели и не слышали. В это трудно было поверить, потому что компьютер, телевизор и магнитофон были разбиты, а сделать это тихо вряд ли возможно.
- Да запросто, - пояснил сосед из квартиры напротив. Он был в одной майке и казался синим от бесчисленных наколок на груди и руках. - Подушку к кувалде привяжи - и хорош, и ни боже мой, ни хрена не услышишь, уж поверьте мне, гражданин начальник...
Участковый задумался над этим предположением, но Никита засомневался в доводах сведущего в подобных делах соседа и покосился на его синие руки. Однако подозревать соседа было бессмысленно, так как из квартиры ничего не пропало, ни одной ложки, ни одной видеокассеты. Ничего не пропало, но даже стены и потолок были исполосованы потеками черной краски, и квартира стала напоминать сарай или подвал для хранения ненужной рухляди.
Конечно же, Никита знал почти наверняка, что это дело рук Аллы, вернее, ее дебильных "мальчиков" в кожанках, но он с ужасом понимал, что ничего не докажешь, не нашлось даже ни одного свидетеля, который бы видел возле квартиры ее или этих подонков.
Через общих знакомых Никита разузнал ее телефон и позвонил, трясясь от возмущения и негодования.