Никита понимал, что звонить ей бесполезно и глупо, что разговор этот ничем, кроме оскорблений, закончиться не может, но остановить себя не мог, словно какой-то бес толкал его под руку и науськивал не сдерживать своей злобы, а излить ее хотя бы по телефону.
Алла, конечно, была удивлена, заявила, что знать ничего не знает, что две недели провела в пансионате на Клязьме и только вчера приехала. Потом она плакала, обидевшись, что он мог о ней так подумать, клялась, что она тут ни при чем.
- Теперь, значит, во всем я буду виновата? - говорила она сквозь рыдания. - А если бы у тебя деньги украли? Тоже я?
- В общем, так, - проговорил Никита, задыхаясь от бессильной ярости, - не надрывайся, твои актерские способности мне известны. Не считай меня за идиота, я уверен, что это твои штучки. И вот тебе мое последнее слово: если я еще раз увижу тебя или твоих дегенератов возле своей квартиры или квартиры Петра... я... убью тебя, клянусь, я не шучу, и передай это своим дебилам.
Никита решил не говорить родителям о погроме в квартире, зная отлично, каким ударом это будет для них и как отзовется на здоровье матери. Он нанял бригаду маляров, договорившись с ними на ближайшей стройке, и через неделю квартира приобрела божеский вид и сверкала как новенькая. Пришлось купить тарелки, рюмки и чашки с блюдцами, так как все, что можно было разбить, было педантично уничтожено. Больше всего горевал он, конечно, оттого, что попортили много книг и расколошматили компьютер.
Никита съехал с квартиры Петра и стал жить у себя, поставив стальную дверь с кодовыми замками. Он купил новый телевизор и, рыская по книжным магазинам, мечтал постепенно восстановить библиотеку. В общем, жизнь входила в колею, напряжение спадало, и понемногу он начал забывать, что где-то на Проспекте Мира проживает его бывшая жена, женщина мстительная и коварная, которая не прощает нанесенных ей обид и оскорблений.
В один из выходных дней февраля из командировки вернулся Петр, и Никита, взяв с собой Макса, чтобы тот не скучал в одиночестве, отправился навестить друга, которого не видел так давно. Когда Петруха выставил на стол бутылку их любимой "Лимонной", Никита растерялся: он совсем забыл о том, что друзей не встречают "на сухую", и приехал по привычке на машине.
- Оно и к лучшему, - обрадовался Петр, - заночуешь у меня. Ну что, блохастик, - обратился он к Максу, - остаешься?
Тот весело запрыгал, решив, что ему предложили гулять.
- Да понимаешь... - замялся Никита, - сигнализация что-то барахлит, Федя обещал только через неделю посмотреть.
Федя был их одноклассником, они вместе играли когда-то в футбол в сборной района. Теперь он работал главным механиком в "Автосервисе" и держал всех клиентов в черном теле, не разделяя на приятелей и незнакомых - это был Федин принцип, которым он гордился.
- Да ты под окна подгони, - предложил Петр, - смотри, сколько машин стоит, - и ничего. Уж одну-то ночь как-нибудь...
Никита так и сделал. Хотя квартира Петрухи была на шестом этаже и, если что, Никита, спустившись на лифте и обежав дом, не успел бы увидеть даже света от задних фар своей машины, все равно было как-то спокойнее от сознания, что вот она, под окнами, выгляни только - и увидишь.
Друзьям было что порассказать и послушать, сидели они долго, "Лимонную" сменил пятизвездочный армянский коньяк, потом выходили с Максом на прогулку, Никита проверил, хорошо ли закрыты дверцы машины. Вернувшись, они завалились спать.
Наутро слегка побаливала голова, и Петр предложил опохмелиться аспиринчиком. Запивая аспирин водой, Никита машинально посмотрел в окно, и его вдруг как током дернуло: машины не было.
Никита застыл со стаканом в руке, сердце забилось часто и неровно. Подскочил Петр, с громким криком потрясая кулаками, словно грозил кому-то в окно. Петра грызло чувство вины, что это он упросил друга оставить машину без сигнализации на волю случая, хотя разумнее всего было бы отвезти ее в гараж и приехать уже своим ходом. И вот, пожалуйста, расплата за их легкомыслие.
- Ты что, Петруха, ничего не понимаешь? - угрюмо спросил Никита.
- В каком смысле? - насторожился тот. - Чего не понимаю?
- Не понимаешь, чья это работа? - продолжал настаивать Никита.
- Ты думаешь, это... она? - дошло наконец до Петра.
- Не думаю, - ответил Никита, - а уверен на сто процентов. В нашем последнем разговоре она мне даже на что-то в этом роде намекала.
Накануне в ночной беседе Никита выложил Петру все, что случилось в его отсутствие, со всеми подробностями и в хронологическом порядке. И как это чудовище приходило с двумя гориллами и пыталось устроить тут театр одного актера, а он это чудовище ловко вышвырнул за дверь, и как эта мегера возвращалась за курткой и обрывала звонок у двери, и даже то, как он хотел убить ее, но, к сожалению, не убил.
- Не хватало еще, чтобы ты за этакую дрянь срок мотал, - волновался Петруха. - Дал бы ей раза, смазал бы по уху для острастки - и хорош.
- Да понимаешь, старик, - сказал Никита, - в том-то весь и кошмар, что, если б я смазал, то не смог бы уже остановиться, я бы обязательно прикончил ее. - И, как бы сам удивляясь своим словам, доверительно проговорил: - Не поверишь, в первый раз со мной такое... сам себя испугался.
Когда же Никита рассказал другу о разгроме квартиры, Петруха вскочил со стула, словно не в силах был переварить эту новость сидя, и нервно забегал по кухне, восклицая:
- Ни фига себе! Ну и ну! Вот сука!
- Помнишь наш разговор с тобой год назад? - остановил его Никита. - Ну, насчет развода? Я же тебе тогда еще сказал, что она сдвинутая и никакой развод не поможет.
Он пригорюнился и, подперев рукой подбородок, обреченно смотрел на Петра.
- Денег ей, что ли, дать? - задумчиво произнес он. - Может, ей жить не на что и оттого она так бесится? А? Как думаешь, Петруха?
- Ага. В валюте. Крупными купюрами. Ты что, сбрендил? - Петр постучал себя по лбу, затем по столу. - Ты только положи этой паскуде палец в рот, она всю руку оттяпает!
Никита встряхнулся, словно сбрасывая дрему, и бодро проговорил:
- Да, твоя правда, старик. Что это на меня нашло, не понимаю... дурь какая-то. - И, заглядывая другу в глаза, так же, как год назад, с отчаянием спросил: - Но что же мне делать, Петруха? Что?
Разрешить эту ситуацию оказалось настолько сложно, что Петруха сбегал в комнату и принес "заначку" - бутылку армянского коньяка. После нескольких рюмок друзьям пригрезилось, что они вот-вот найдут выход из положения, потому как безвыходных ситуаций не бывает, а разгром квартиры... что ж, это еще не самое страшное в жизни.
Петруха как-то притих, задумался, прикидывая так и этак, и наконец воскликнул:
- Эврика!
Никита с надеждой уставился на друга.
- Ее надо шантажировать! - радостно и громко кричал Петр. - С волками жить - по-волчьи выть!
- Погоди, погоди про волков, - остановил Никита. - Скажи толком: что ты имеешь в виду?
- Я тебе принцип нашел, - возбужденно, в упоении от собственного открытия, голосил друг. - Принцип, понимаешь? Таких сук нужно только шантажировать, иначе ее не остановишь.
- И как же мы будем ее шантажировать? - засомневался Никита. - То есть я хотел сказать - чем?
Петруха даже слегка рассердился на друга за непонятливость.
- Да это мы потом в деталях обсудим, но основной-то принцип - верный?
- Принцип-то, может, и верный, - согласился Никита. - Но ты же ее не принципом собираешься шантажировать.
И когда они стали перебирать, из чего в основном складывается жизнь любого человека - семья, дети, друзья, работа, собственность, деньги, - то поняли, что эта женщина абсолютна неуязвима для них. Никита практически не знал ее прошлого, не знал адреса родителей в Новосибирске, не видел никого из ее родственников даже на фотографии, детей у нее не было, денег и работы, скорее всего, тоже.
Но Петр все равно остался очень доволен своей идеей.
- Пойми, Ник, - утешал он друга, - такого не бывает, чтобы не за что было уцепиться. У каждого есть своя ахиллесова пята. Ну сейчас мы пока в горячке не можем ничего вспомнить, пока не знаем, но рано или поздно что-что всплывет, поверь мне, обяза-а-тельно всплывет...
Уже лежа под одеялом и не уставая удивляться своей находчивости, Петруха все еще бормотал:
- Шантаж, и только шантаж! Это, брат, великий принцип... С его помощью горы можно сдвинуть...
И вот наутро - машина! На этот раз у Никиты и в мыслях не было звонить Алле, он не в силах был слышать ее голос, теперь даже само слово "Алла" воспринималось им как ругательство, при сочетании этих звуков у него возникал образ чего-то отвратительного и липкого.
Заявив о пропаже машины, друзья вернулись к Петру, прихватив по дороге бутылку водки.
- Теперь я не за рулем, пей - не хочу, - горько пошутил Никита.
Но пить действительно не хотелось. С трудом протолкнув в себя две рюмки, Никита отправился с Максом в Черемушки.
Через три дня "Жигули" были найдены при входе в Лосиноостровский парк, недалеко от Ярославского шоссе. Из салона и из багажника ничего не пропало, но сама машина была в таком состоянии, что Федя, кряхтя и матерясь, обследовал ее около часа и наконец, выбравшись из смотровой ямы и вытирая грязные по локоть руки промасленными "концами", вынес свой приговор:
- Не, Никит, сливай воду, абзац твоему скакуну. Хана, отпрыгался.