Он прополз пару шагов, прежде чем отключиться в луже крови, вытекшей из пореза над его сердцем. Этот порез, вероятно, и спас ему жизнь. У него остались совсем отрывочные воспоминания из инцидента, случившегося за стадионом, но нож он помнил хорошо. Когда появился нож, даже мальчишки, которые пинали его ногами, били кулаками, харкали в него, пока он пытался подняться на ноги, отступили на шаг. Мальчик с ножом, Трой, не был ничьим бойфрендом. Хуже, он был братом, старшим братом Терезы и он опекал свою сестру очень серьезно. Он вытащил нож и полоснул Кингсли по сердцу. И только тогда другие мальчишки оттащили Троя и бросили истекающего кровью Кингсли на земле, избитого и окровавленного, но живого.
И теперь, обводя взглядом столовую и не видя ничего кроме других мальчиков возрастом от десяти до восемнадцати, высоких и низких, упитанных и худых, красивых и, к сожалению, нет, ему хотелось вернуться в то мгновение за стадион и шагнуть навстречу ножу, а не от него.
Он тяжело вздохнул, делая глоток чая, отвратительную дрянь, на самом деле. Он скучал по тем дням, когда его родители давали ему вино к ужину.
- Знаю. На вкус, как моча, да? - послышался из-за плеча голос отца Генри.
Кингсли уже было кивнул в знак согласия, как вспомнил, что он не понимает по-английски. Обернувшись на голос, он изобразил на лице маску растерянности. Отец Генри указал на чай Кингсли и сделал вид, что его сейчас вырвет. Тогда Кингсли позволил себе рассмеяться. Каждый умел разговаривать на универсальном языке отвращения.
- Пойдемте со мной, мистер Буассоннё, - сказал отец Генри, отодвинув стул Кингсли и указав жестом следовать за ним. – Давайте посмотрим, сможем ли мы найти Вам переводчика.
Переводчика? Пока Кингсли поднимался из-за стола, его сердце пустилось вскачь. Отец Генри говорил, что никто в школе не говорил по-французски кроме мистера Стернса. Каждый ученик этой школы, казалось, был в столовой, склонившись над дымящимися мисками томатно-базиликового супа. Каждый ученик, но не Стернс. Не то, чтобы Кингсли высматривал его, наблюдая за дверью и пристально изучая помещение между каждым глотком чая.
Отец Генри провел его в кухню, через стену пара. За громадной черной плитой, молодой священник взмахивал лопаткой для переворачивания пищи в унисон фразе, которую он повторял снова и снова. Создавалось впечатление, будто слова его - музыка, а лопатка – дирижерская палочка.
- А теперь повторяйте Вы: Você não terá nenhum outro deus antes de mim.
- Si, отец Альдо, – слова раздались из-за стола, в нескольких шагах от плиты. - Você não terá nenhum outro deus antes de mim.
Кингсли почти вздрогнул при звуке голоса, элегантного тенора, глубокого и поставленного, но также холодного, отстраненного и далекого. Голос принадлежал Стернсу, белокурому пианисту, которого он увидел, когда сделал два шага вперед и осторожно заглянул за холодильник. У ног Стернса лежала черная кошка, свернувшись в плотный клубок и поглядывая на Кингсли недобрым взглядом своих ярких зеленых глаз. Он наблюдал, как Стернс осторожно потер голову кошки, кончиком ботинка, произнося слова на языке, который Кингсли не узнал.
- Muito bom, - сказал священник, взмахнув лопаткой перед собой и поклонившись. – Отец Генри, что вы делаете на моей кухне? Мы уже говорили об этом.
- Мне жаль, что прерываю вас, отец Альдо, мистер Стернс.
- Нет. Вам не жаль. Вы всегда любите, прерывать. Это то, что у Вас получается лучше всего, - ворчал отец Альдо с широкой улыбкой на лице.
Кингсли попытался определить акцент. Бразилец, возможно? Если это так, то это означает, что язык, который учил Стернс - португальский. Но зачем кому-то у черта на куличиках, в штате Мэн, учить португальский?
- Отец Альдо, я прерываю Вас, потому что Вы чересчур много говорите. Я вынужден прервать, если я собираюсь высказаться до заката.
- Солнце село, и все же Вы по-прежнему мешаете.
- Вы перебиваете мое перебивание, Альдо. И я очень извиняюсь за то, что прервал урок мистера Стернса. Но как раз в его лингвистических способностях мы и нуждаемся. Это Кингсли Буассоннё, наш новый студент. Я боюсь, он совсем не говорит по-английски. Мы надеемся, что мистер Стернс сможет помочь нам. Если он сделает одолжение…
- Конечно, отец. – Стернс закрыл книгу перед собой и встал.
И снова Кингсли был впечатлен ростом блондина пианиста, его невыносимо красивым лицом.
- Буду рад помочь, чем смогу. Разумеется, мистер Буассоннё не нуждается в моей помощи. В конце концов, он прекрасно говорит по-английски. Ведь так?
Кингсли замер, когда Стернс повернулся к нему, произнося эти два последних слова. Отец Альдо и Отец Генри уставились на него в недоумении.
- Мистер Буассоннё? - сказал отец Альдо с характерным для бразильца акцентом. - Это правда?
- Естественно, правда.
Стернс перешагнул черную кошку и встал перед Кингсли. Он должен был испугаться, должен был смутиться. Но, то как он сократил расстояние между ними и этот острый пронзительный взгляд, пробудили другие чувства в Кингсли, чувства, которые он поспешил спрятать глубоко внутри себя.
- Он смеялся, пока вы двое спорили. Он точно знал, о чем вы говорили между собой. Если он говорит по-французски в штате Мэн, он либо из Франции, где он начал изучать английский язык в возрасте семи или восьми, или он из Квебека и, следовательно, по меньшей мере, сносно говорит на двух языках.
Отец Альдо и отец Генри продолжали пялиться на него, в то время как Стернс сверлил его проницательными, серо-голубыми глазами.
- Я, определенно, не из Квебека, - сказал, наконец, Кингсли, гордость в его крови урожденного парижанина победила всякое желание анонимности и безмолвия. - Я из Парижа.
Стернс улыбнулся и Кингсли ощутил, словно его кровь застыла.
- Лжец и сноб. Добро пожаловать в школу Святого Игнатия, месье Буассоннё, - сказал Стернс. - Так приятно видеть вас здесь.
Второй раз за день, Кингсли фантазировал о том, как ступает навстречу ножу Троя, позволяя лезвию погрузиться в его сердце. Наверное, лезвие из настоящей стали причинило бы меньше боли, чем стальное осуждение в глазах Стернса.
- Я не хотел приезжать, - возразил Кингсли. - Я здесь, против моей воли. И я не обязан говорить, если не хочу.
- Вас ждет светлое будущее с цистерцианцами, - сказал Стернс, скрестив руки на груди. - Они тоже принимают обеты молчания. Правда, из соображений благочестия, а не во избежание нежелательного внимания.
- Мистер Стернс, - мягко упрекнул отец Альдо. - Мы можем быть иезуитами, но здесь мы чтим Устав святого Бенедикта*.
Стернс тяжело вздохнул.
- Конечно, отец. Простите меня.
Кингсли не расслышал в его голосе особенного раскаянья но, ни отец Альдо, ни отец Генри не высказали каких-либо дальнейших возражений. Казалось, они были запуганными, как и Мэтью. Что же за человек этот Стернс?
- Может, Вы покажете мистеру Буассоннё общежития. Познакомьте его со школой лучше, нежели юный Мэтью, - сказал отец Генри. - Если у Вас есть время.
Стернс кивнул, сделал еще один шаг в сторону Кингсли, и, опустив голову, посмотрел ему в глаза. Опустив голову?
Кингсли измеряли в больнице и его рост ровно шесть футов. Стернс, должно быть, шесть и два дюйма, как минимум.
- У меня есть время. - Стернс улыбнулся ему еще раз. - Пойдем?
Кингсли колебался, не ответить ли - нет, опровергая то, что Мэтью недостаточно хорошо познакомил его со школой, что он не нуждается в повторном знакомстве, и поблагодарить за предложение. И все же, хоть и казалось, что Стернс уже недолюбливает его, может даже ненавидит, Кингсли не мог отрицать, что все в нем хотело на мгновение остаться наедине с этим таинственным молодым человеком, с чьим мнением считались даже священники.
- Oui, - прошептал Кингсли, и красиво очерченные губы Стернса сложились в жесткую линию.
Кингсли последовал за ним из кухни. Как только они вышли за дверь и оказались одни в коридоре, Стернс повернулся к нему лицом.
- Père Henry est un héro, - начал Стернс на безупречном французском. Отец Генри - герой.
- Ты должен простить его за очень скудные знания о Франции. Во время Второй мировой войны, он был в Польше тайно переправляя евреев в безопасные места и скрывая женщин и девушек от русских солдат. Я знаю это только потому, что другой священник здесь сказал мне. Отец Генри не говорит о сотнях жизней, которые он помог спасти. Он говорит об итальянской еде и детективах. Отец Альдо бразилец. Он и двенадцать других были в плену у партизан в 1969 году. Отцу Альдо было двадцать девять лет, и, несмотря на принадлежность к богатой и влиятельной семье, он по собственному желанию был последним освобожден из плена. Он не покинул остальных пленных, пока они не были благополучно выпущены на свободу. Он простил своих похитителей и публично попросил суд проявить к ним снисхождение. Теперь он готовит для нас.
- Зачем ты все это мне рассказываешь? – спросил на английском Кингсли, чувствуя, что в первый раз после смерти родителей может легко расплакаться.
- Отец Генри попросил меня познакомить тебя со школой Святого Игнатия. Это я и делаю. Идешь? – спросил он, продолжая говорить на французском.
Кингсли ничего не сказал, но последовал за ним по коридору. Стернс остановился в дверях столовой. Только два мальчика остались за столом, кушая и разговаривая.