Элен аккуратно присела на диван около тумбы с телефоном и светильником. Её голые ноги – чрезмерно длинные – были самой видимой частью пространства. Болтая ножкой, Элен скинула с неё мягкую летнюю сандалию, потом, ведя аккуратными пальчиками освобождённой ноги по другой, уложила её под себя на диван, поправила юбочку. Эта согнутая как ½ лотоса нога отсвечивала голубым на изящном, будто бы сделанном из воска – гладкого, твёрдого и хрупкого – колене, уютно приплюснутая на диване, сама рыхленькая и матерчатая ляжка больше отдавала теплотой розового. Всего мгновенье Бетси стояла так перед своей гостьей, но быстро опомнившись, плюхнулась на диван рядом.
– Нет, спасибо, я тоже устала. Ты уже совсем взрослая, Бес. Извини, я прочла. Ненавижу такие фразы…
К чему это "взрослая"?!
Элен, с полуусмешкой, нагинаясь и хлопая большими ресницами, демонстративно рассматривала свои коленки.
– Я пойду кофе приготовлю что ли. И выпью что-нибудь от головы… Или виски всё же! Предки прибудут только послезавтра. Только вот голова! чёрт!
– Я позвоню, ладно?
– Конечно.
У Бетси была хорошая фантазия. То она представляла себя за рулём огромного грузовика, несущейся по улицам, мелкие прохожие разбегаются, разметаются как игрушки, машины сминаются под колёсами, она сразлёту, точно герой какого-то фильма влетела в витрину магазина, затормозила прямо перед полками с куклами, они теперь её; то она прыгает через деревья, через дома, все смотрят вверх и удивляются; то превращает именинный торт в огромный торт, съедает его и становится такой же огромной и сладкой; а однажды корни яблони, шелестевшей за окном, вдруг повылезли из земли и поползли к дому, проползли сквозь стену и расцветали тут ароматными розами, потом цветы увядали и образовывались такие же розовые – точь-в-точь как розы – яблоки, яблоки дома!
Теперь чистить зубы и спать. Опять спать, спать и чистить зубы. И ещё меня посылают за гигиеной – как же! Она сохранит то, что украсть нельзя и сделает меня счастливой, и его. Нет, да ты только посмотри в зеркальце – брызги мятной пены стекают с подбородка! Они говорят! Тьфу! Fo! Похожа я на птичку в клетке! Конечно! О.К.! Похо-о-ожа. Похо-ожа мо-оя жо-опа! Не любит мои ножки унитаз. И всё тут. Фу какая. Ть-фу-у! Как будто кто-то брызгает оттуда сам! Или – сама! Меня вызывают в кровать.
Кто визжит на улице. Не люблю это. Не нравятся мне ваши порядки. Всё осточертело. Нет. Нету ничего. Совсем. Прости. "Смотри какая! Ты – Элизабет? Тебе ничего не надо, ведь так?" – "Короче." – "До 12 ещё три часа было". – "Ну и что?" – "Принс… и все будут удивлены…" – "Да пошла ты в жопу со своим принцем!" – "К тебе что ль?!"
Бетси была умной. И умницей. Но капризной, как всякий единственный ребёнок в семье. Бетси любила мечтать – одна – и особенно и непроизвольно – после смерти бабушки, когда родители оставляли её под присмотром сиделки, а та – без присмотра.
Часами Бетси находилась в своём маленьком и безграничном мире предметов – кукол, игрушек, стёклышек, палочек – и их известных только ей значений в этом её мире, даже похожем на взрослый, но беспредельно далёким от него.
Снимите… Снимите. Снимите! Сни-и-и-ми-теее!
Одеяло.
Сон такой, значит.
Кого не люблю – их толкователей. Да и вообще, если подойти… Вообще надо спать, экзамен всё же! Нет ничего.
Зудит всё, жаркое одеяло. Так лучше. А поза! Холодно. Иди сюда. Липнет, душно.
…вплыла в комнату в виде рыбки. Бетси сыграла роль девочки-трусихи, которая боится для приличия, а не для ужаса этой большой пустой и тёмной комнаты с комодом. Помогло вроде…
Бетси исполнилось 11 лет. Ей нравился один мальчик из их класса. Он провожал Бетси домой (она уже иногда ходила одна) и нёс её ранец с влюблённым алосердым Мики-Маусом, расставаясь он вымолвил: "Позвони мне вечером", но она, понятно, не звонила, чтобы он немного пострадал, "поделал уроки". А вчера она его поцеловала в щёчку и сказала серьёзно: "Я уезжаю на две недели к папе".
Бетси поднялась и ушла во тьму, шурша обтягивающими её джинсами (поверх шортиков).
Элен звонила Майку, но он не отвечал. Молчание. Ну и сволочь же он: пригласить в чужой город и смыться неизвестно куда, а у неё даже денег на гостиницу нет, даже на обратный билет, даже на жратву и жвачку! Работа – секретутка – офис – а где это? деньжата… Да и что там говорить – Лондон – центр поколения Х, а что это такое? – голубизна, наркоманство, проститня, разбой, SM, рейверы-скины… а я непременно бы потащилась на вечеринку как у себя! Спасибо, что вспомнила про Бетси и так удачно её нашла. В одной школе ведь учились, и она, милашка, на три года младше!
Конечно, первым делом скинуть джинсы. Ещё несколько попыток.
Нет. Он пожалеет! Только по бабам и по пабам! Юркий какой!
Пришла Элизабет с кофе.
Её губы, вишнёвые, полные, влажные, вздрагивающие. Они словно вишни, с которых содрана тонкая кожица, вот-вот потечёт сок, кисло-сладкий и горячий…
Бетси вернулась счастливой и взрослой. Она хотела важно войти в класс, подойти к Фреду и сказать: "Привет, одногодка, я вернулась". Он покраснеет и ничего не ответит. Все мальчишки немного трусливы в этом отношении, они вроде как стесняются признаться, что дружат с девочкой. Ну ладно… Зато когда она его поцеловала чуть-чуть, он, хоть и покраснел, но обнял её и, наверно, не совсем собирался отпустить…
В классе никого не оказалось. Странно. Миссис Уайтхед сказала, что у них физкультура. Уже приунывшая Бетси поплелась вниз, в спортзал, теребя замок своей новой оранжевой курточки. Она не принесла спортивную форму. А надо. Хотя, может и хорошо – переодевание с этими пустышками такая занудная вещь! В зале весь класс сидел на скамейке, три девчонки стояли у брусьев. Какая-то длинноногая незнакомка в теннисной юбочке сидела на коленях… у Фреда! Бетси направилась к ней и грациозно ударила по щеке.
Нет – это слизь! Может. Бетси вдруг почувствовала животное отвращение и даже комок подкатил у неё к горлу. Не может. Сколько можно об этом думать! Каждое движение, каждый едва уловимый звук отзывался грубой электрической дрожью во всём её теле. Вот голубая коленка, вот розовое, вот губы… неужели всю жизнь меня разъедала чёрная зависть – иметь, обладать, чтобы дарить, дарить, чтобы получать, иметь. Всю жизнь, до физической боли! И снились по ночам. Изматывающие, перепрекрасные кошмары, заставляющие при пробуждении себя щипать, чтобы осталось только бесцветная, тихая, бесстрастная темь… И опять – гул в голове и стук крови, опять в глазах наяву её губы… Маленькие волосики на верхней губе, блестящие зубки, проворный язык. Элен, ты очень красива, но губы – это просто что-то извращённое. Больше в мире нет ничего более прекрасного, пошлого, запретного, дьявольского, выставленного напоказ каждой мелкой сволочи, типа Майка… или Фреда!
Элен что-то спросила.
О, нет, Боже, нет! У этого кофе вкус крови. Я свихнулась.
– Что.
– Где здесь туалет?.. Спасибо.
Боже!..
Два цвета света проникали друг в друга, завихряясь. Полумрак вращался вокруг комнаты. В окно что-то стукнуло. Бетси содрогнулась. Ударилась затылком о деревянную спинку сверху. Вверху покачивалась лампа и около неё кружилась толстая бабочка. Она умрёт, я её раздавлю! Её рука корябала тёплое место, где сидела эта незнакомка Элен.
Бетси издала сдавленный звук.
Посмотрите как намалёвана! Накрашена… накрашена! В школе! В нашей-то школе… Чёлка до самого носа, голые ноги… и длинные!.. Нет! Губищи! Нет! Бетси такой не будет, никогда. Никогда! Как не стыдно!
О Боже!.. Я больше не могу. Боже… боги… дьявол… пошли мне привед из ада! Пошли!!! Я хочу изрезать эти губы. Губищи! Хочу!
Нечеловеческим голосом Бетси произнесла: "Боги мои, дайте", – вернувшаяся Элен услышала голос охрипшего пьяницы… "Дайте мне их…"
– Ты что – молилась? – усмехнулась Элен. – Я и не знала, что ты того-этого… о…
Элен завела глаза к небу, засунув палец в рот.
Да-а… – Бетси залезла под майку, сорвала крестик с тонкой серебряной цепочки и бросила его в портрет предка. Лёгкий как дрожь звон, лёгкий смех сверху. Элен села рядом. Надо было о чём-то говорить. Долгие минуты молчания. Как роковой выстрел звонок. Телефона. Элен вскочила.
Майк?!! – звук заполнил каждый миллиметр пространства комнаты, вытеснив весь кислород. Бетси задыхалась. Совсем близко. Её рука мяла материю дивана. Замерла в конвульсии. Элен плюхнулась на руку Бетси.
Конечно, никакой не Майк. Ошибка!
Мгновенно, пытаясь высвободиться, палец угодил во что-то жгуче-горячее, ядовито мокрое, мягкое как густая кровь.
"Мамочка, там они, ящерицы!" – кричала маленькая Бетси, бросившись на шею к разгневанной матери. Захлёбываясь и дрожа, она пропищала: "Там, за комодом! Из-под комода… ящерица и рыба взлетела вверх…" – "Придумай что-нибудь получше", – сказала миссис Спенсер, которой пришлось пожалеть ребёнка (вообще, она была очень доброй). Надо было придумать что-нибудь поправдивее, но это пришло само собой.
Наверно Бетси польстилась на варенье. А родителям вечно жалко. Не варенья – лучшей жизни, страшной формы, которой нет. Съел варенье – заешь горчицей, детка, а то привыкнешь! Бетси была поставлена в свою большую комнату с высоким-высоким потолком, заваленную постаревшими игрушками (ей уже 6!), громоздившимися вокруг огромного комода, который неизвестно как попал сюда через такую узкую для него дверь.
Через секунду Бетси уже морщилась от того, что она, такая большая, вжалась в пухлое тело миссис Спенсер, своей мамочки.
Вместе!
Два искрящихся электрических шара сорвались с чёрной высоты и упали, разбившись вдребезги, орошая вселенную агониями синих молний. Осколки разлетались во все, во все, во все стороны… Разлетались звёзды. Пыль.