Помнится, меня манили всевозможные укромные уголки – заполненная одеждой теснота массивного платяного шкафа, слабо отдающего лаком, темная нора между спинкой дивана и стеной – заповедник ночных тайн и пыли. Какое-то неизъяснимое, почти что интимное удовольствие испытывал я, просиживая там часами. В другой раз, запершись в туалете и почувствовав себя в совершенном уединении, я погружался в мир фантастических, постыдных грез. Мне воображалось, будто я, сделавшись маленьким, совсем крохотным человечком, соскальзываю в унитаз, и мощная клокочущая струя воды уносит меня в неведомые мне подземные глубины. Я проскакиваю по каким-то темным шахтам и, волшебным образом оставшись не замаранным, качусь дальше вниз по наклонному каменному желобу, пока не оказываюсь в просторном поземном царстве. В нем есть свет, почва под ногами, деревья, и так же ходят люди, но в отличие от известного мне мира, люди здесь без одежд, чему способствует и по-летнему теплый воздух. Никто никого не стыдится, и вообще земные законы и запреты тут не имеют силы. И я тоже с радостью сбрасываю с себя одежду. Я брожу среди голеньких девочек и нагих взрослых женщин и с замиранием сердца сознаю, что любую из них можно не страшась рассматривать… Дальше фантазия не заходила, ибо и так уже от избытка эмоций я пребывал в каком-то полуобмороке. В чувства меня приводил обычно раздраженный стук в дверь и голос кого-либо из родителей: "Ты там, случайно, не уснул?"
Или вспоминаю другое: вечером в кухне я отмачиваю в тазу с теплой водой свои чумазые, исцарапанные, зудящие от мыла кисти рук. Неприметно мной овладевает… сон не сон, а, скорее, какое-то туманное забытье. Мне воображается, будто я погружаю руки во влагу, излившуюся из скрытого источника на женском теле – взрослой ли девочки с четвертого этажа (пяти– или шестиклассницы), на которой я тайно мечтал жениться, маленькой ли задиристой сверстницы из моей группы в детсаду, или же моей симпатичной двоюродной сестрицы, с которой нас однажды мыли вместе, и я воочию убедился в принципиальном отличии девочек от мальчиков. Мытье рук, таким образом, превращалось для меня в неторопливый торжественный ритуал, который мать порой грубо прерывала, отобрав таз и сунув мне в руки жесткое вафельное полотенце.
Что-то ритуальное сквозило и в сновидениях той поры. Почему-то и в них зачастую являлся видоизмененный идеализированный образ туалета. Впрочем, это обширное, отделанное белой глянцевой плиткой помещение напоминало также и баню, в какой я бывал раза два с отцом. Вдоль стен тянулись шеренгой кабинки, похожие на душевые, посредине блестели мокрые приземистые каменные скамьи. И было полно обнаженных людей обоего пола. Все они безмолвствовали, и лица не выражали ничего, кроме спокойствия и умиротворения. Но одновременно это был туалет: многие сидели на корточках в открытых отсеках – рядышком или напротив друг друга… Струилась вода, стоял банный туман, кто-то шлепал по плиткам босыми ступнями, кто-то лежал навзничь на каменной скамье. По соседству с моей кабинкой так же не таясь присела какая-то девочка. И было нечто языческое, что-то завораживающее и заманчиво-обещающее в этом всеобщем бесстыдстве.
Лист III
Примерно до шестилетнего возраста я не задумывался всерьез над вопросом, отчего весь живой мир разделен на мужскую и женскую составляющие, верил, будто дети рождаются из женщин сами по себе, как грибы в лесу, и их каким-то не совсем ясным способом извлекают из животика. Между тем, женщины несомненно таили в себе какую-то загадку и возбуждали естественное любопытство как существа, не схожие в своем строении со мной. Собственный мужской атрибут, казалось, давно исчерпал свои возможности и не сулил как будто уже ничего нового. А такие распространенные среди моих уличных приятелей забавы, как: кто дальше всех пустит струю или чей "солдатик" быстрее примет стойку "смирно" – давно прискучили. Кое у кого фантазия заходила чуточку дальше. Так, белобрысый неопрятный Паша сотворял и демонстрировал нам так называемую "черепашку", целиком упрятав свое добро в оттянутую лиловую мошонку. Санькин отросток "пищал" – издавал едва уловимые тоскливые звуки в результате варварских безжалостных скручиваний и оттягиваний. А толстый, щекастый, с вечной испариной на лбу Вовчик изощренно морил пойманных живьем мух, заточая их под морщинистую шторку крайней плоти. Однако все это вызывало лишь дурацкий, до отвращения, смех и легкое поташнивание. Зато обратив мысленный взор к противоположному полу, я обмирал в немом восторге и нежной зависти, представляя, какие головокружительные возможности для тайных игр с самим собой дают особенности устройства женского тела. Хотя наверняка, с грустью думалось мне, найдутся глупышки, которые этими возможностями не пользуются – из-за стыдливости и строгого воспитания или по недогадливости. Как бы то ни было, но уже в ту далекую пору я расценивал женщин как более удачно оснащенный вариант человека.
Игры с участием девочек имели для меня особенную притягательность и волнующий пряный привкус. Сейчас я с улыбкой снисхождения вспоминаю те игры. Например, в "испорченный телефон", когда приходилось шептать какое-то слово в спрятавшееся среди завитков волос ушко соседки или она шептала в твое ухо, от чего щекотливые мурашки пробегали по шее и под мышками. Или в "пятнашки", когда стремишься не просто "запятнать", а схватить, почувствовать в руках верткое, трепетное тело. Помнится, я сам придумал игру: две или три девочки, мои дворовые подружки, зимой, вставали одна за другой, расставив ноги, а я проезжал под ними, лежа на санках лицом вверх. Я почти убежден, что и они, соучастницы этого развлечения, получали то неопределенное, странное удовольствие, постоянно возобновляющееся, сколько раз ни повторяй игру. И только взрослые с их поразительной близорукостью и неповоротливостью ума не видят в детских забавах (почти во всех) неброской пока еще сексуальной окраски.
Лист IV
Также и мои родители пребывали в счастливом неведении. Уверен: они даже теоретически не способны были допустить то, что проделывали мы с Алёной, моей двоюродной сестрицей.
В те далекие дни Аленка со своей матерью (отец ее где-то потерялся) частенько гостила у нас. В детской комнате в таких случаях ставилась раскладушка – для меня, а маленькую гостью укладывали на мою набело перестеленную кровать. Но как только свет гасился, затворялась дверь и стихали шаги взрослых, я после взволнованных замирающих перешептываний перебегал босиком через комнату и со сдавленным взвизгом заскакивал на свое законное место – сразу под одеяло.
О сне не было и помину. Трепеща, словно преступники, от страха и возбуждения, мы, повозившись, приступали к "нашей игре". Я забирался с головой под одеяло, где было душно и пахло совсем не так, как обычно пахла моя постель. Со смешным пукающим звуком, отчего губам становилось щекотно, я дул в маленькую аппетитную выемку ее пупка. Затем то же самое проделывала она, после чего осторожно трогала и пыталась дуть в мой напряженный стерженек, а я, поспешно сменив ее под одеялом, – в ее остро пахнувшую горьковатую раковинку.
Отчетливо помню, что при этом я, шестилетний ребенок, дошкольник, получал удовольствие, весьма схожее, как теперь могу сравнить, с удовольствием зрелого мужчины от близости с женщиной. Правда, удовольствие это было не настолько бурным и оказывалось как бы распределенным по всему телу. Казалось: меня ласково омывают теплые струи реки и уносят куда-то к неизведанным сказочным берегам. И моя восторженная нежность в неподвластном мне порыве устремлялась на эти тонкие, то раздвигающиеся, то сближающиеся ножки. Но внезапно, на самом отчаянном всплеске этой нежности и обожания все заканчивалось. Интерес мгновенно пропадал, сменяемый стыдом и брезгливостью. Я разочарованно брел в ванную и полоскал рот. Однако к следующей ночи вожделение возрождалось с прежней силой, я едва дожидался, когда погасят свет. И вся череда переживаний в точности повторялась.
Любопытная деталь. Алене ту пору едва исполнилось пять лет, и все же она вполне понимала, что под видом игры, не сознаваясь в том самим себе, мы доставляем друг другу запретное наслаждение и что эта игра – наша с ней сокровенная тайна. Так что днем ни один детский психолог, судя по нашему поведению, не установил бы, что между нами существуют какие-то иные отношения, кроме обыкновенных детских развлечений, ссор и даже потасовок. Да и мы сами днем едва ли помнили об этом. И теперь, будучи достаточно зрелым (язык не поворачивается назвать себя взрослым), глядя на пятилетних крох, я не в силах предположить, что они способны на нечто подобное, способны все понимать и хранить тайну, как та моя далекая первая партнерша.
Лист V
Лет этак в семь, но, верно, еще до школы, все в том же дворе я наконец прошел полную теоретическую подготовку по части интимных взаимоотношений мужчины и женщины. Техника дела с того времени стала мне более или менее понятной, она объясняла многие загадки. Между тем, процесс деторождения остался невыясненным до конца. Я с большим сомнением воспринимал бытовавшую в нашей мальчишеской среде версию о том, будто детишки появляются на свет в результате разрыва мужскими стараниями некой специальной пленочки, имеющейся у женщин (которая спустя время якобы восстанавливается). Получалось, что число удовольствий сводилось к числу рожденных детей… Другие неуверенно упоминали о какой-то крови, сопровождающей любовное соитие, и это также было неприятно и не хотелось этому верить. Оставалось убедиться во всем самому. На такой опыт я и отважился однажды с моим приятелем Санькой и двумя девочками-сверстницами из соседнего дома. Помню даже их имена: Танька и Светка. Обе они нередко участвовали в общих с нами развлечениях – лазили по деревьям, стояли вратарями на воротах и даже осмеливались несколько раз спускаться в подвал.