- И я, черт подери, не собираюсь терять тебя! Эти два месяца были кошмаром. Ты думала, что оберегаешь меня, но делала только хуже. Я сидела и гадала: что там Мира с собой творит, что с собой учудить собирается, и ничего, абсолютно ничего не могла предпринять. Мне было так паршиво. - Подруга недовольно рычит и восклицает, - мы знаем друг друга с детства, мы прожили бок о бок четырнадцать лет. Я, черт подери, держала тебя за руку весь Темин день рождения, потому что ты так надралась, что каждые две секунды отключалась. А, помнишь, в январе ты врезала в нос Саше из параллельного класса. На снегу еще кровище было море. Ужас! И за что? За то, что он случайно попал снежком мне между ног. Вспоминаешь? А? Мира. Нас столько связывает, столько общего, столько важного и не очень, и вдруг ты покидаешь меня, не сказав ни слова, просто уходишь. А я ведь могла помочь. Ладно-ладно, психолог из меня никакой, ты в курсе. Но хотя бы изредка звонила мне что ли, или…, или я не знаю. Может, писала бы эти тупые письма в контакте. Что-нибудь. Хоть слово! Ведь я даже не знала, увижу ли я тебя завтра! Ведь я даже не знала, доведешь ли ты до конца свои идиотские планы, умрешь ты или нет. Я просто сидела и просто ждала. Как дура. Как самая настоящая дура!
Все это время я молчу. Просто не знаю, что сказать. Разглядываю красное от злости лицо Ленки, ее худые ноги. Смотрю, как она сжимает в кулаки пальцы, как взволнованно покусывает губу. Вспоминаю свои побеги и ложь. Прокручиваю в голове сброшенные звонки, оставленные непрочитанными сообщения, проигнорированные стуки в дверь, и сейчас понимаю, что причинила ей много боли незаслуженно, ведь, в конце концов, подруга не виновата в том, что моих родителей больше нет.
Думаю, я ужасный человек. Эгоистичный. Закрылась в своих чувствах, забыв о том, что чувства есть и у других.
- Ну, что молчишь? Что смотришь на меня так, будто впервые видишь? - спрашивает Лена и скрещивает на груди руки. Отворачиваюсь. Мне не выдержать ее обиженного взгляда, в котором горит не столько злость, сколько надежда. Не понимаю: почему она все еще в меня верит? Я ведь бросила ее, бросила их всех. Неужели ей плевать? - Только не уходи, - добавляет она. - Не надо убегать.
- Не убегу.
Вновь смотрю на подругу. Ее плечи опускаются, словно с них сняли огромный груз, словно ее освободили, и, не ответив, Лена кидается на меня. Обнимает. Прижимает к себе и шепчет:
- Сволочь ты, Мира.
Я не обижаюсь. Слышу всхлипы, чувствую, как дергается ее грудь, и сама раскисаю.
У настоящей дружбы нет срока годности. Хорошо, что поняла я это будучи еще на этом свете.
ГЛАВА 4
Шесть месяцев назад.
Я сижу на полу, облокотившись о диван. Сверху Стас. Он то и дело дергает мой длинный хвост, в ответ бью его волосатую ногу, свисающую вниз. На самом деле, мне не больно. Скорее мы шутим. Рядом Ленка. Напротив, тоже на полу, спиной друг к другу сидят Настя и Олег. Я бы заподозрила между ними что-то, если бы не знала обоих почти всю свою жизнь. Артем крутится на стуле. Меня начинает порядком это подбешивать, поэтому хватаю подушку и пускаю ее ему прямо в лицо. Естественно, парень перехватывает снаряд. Усмехнувшись, одаряет меня высокомерным взглядом и отрезает:
- Серьезно? Решила, не поймаю?
- Прекрати мельтешить!
- Да, достал уже, - тянет Олег. - Спускайся. Твоя очередь.
- Я только что был.
- Нет. Пока ты капал всем на мозги, мы уже прошли круг.
Артем недовольно сползает вниз, усаживается и спрашивает:
- Я живой?
- Уже было, - усмехаюсь я, чувствую, как Стас вновь дергает мой хвост, и со всей силы бью его худощавую ногу. - Сейчас нарвешься!
- Тише, тише.
- Ладно. Я актер?
- Нет, - отвечаем хором и переглядываемся. Вижу сгорбленную Ленку: она до сих пор не может прийти в себя, смеется до слез, потому что сама написала на стикере Темы: кончита вурст.
- Актриса?
- Нет.
- Я вообще мужчина или женщина?
- Это как сказать, - хихикая, отвечает Настя. Олег тут же толкает ее в бок: мол, не подсказывай, но поздно. Лицо Артема становится багровым. Увидев, как все мы одновременно взрываемся хохотом, парень кивает и нервно сдирает со лба бумажку.
- Да-да, - язвительно тянет он. - Кончита Вурст. Очень смешно, Лен.
Но нам действительно смешно. Подруга падает мне на колени, закрывает лицо руками и дергается, словно ее бьет током, а я попросту не могу дышать. Один взгляд на недовольную физиономию Темы, и все: меня раздирает от коликов на части.
Признаться, я обожаю сидеть с друзьями. Безумно разные, но на удивление близкие один другому. Честно, не помню, как мы познакомились, как впервые взглянули друг на друга и о чем в ту секунду подумали. Просто теперь я ценю данных людей. Они - часть моей истории. И не знаю: смогу ли я когда-нибудь забыть о них, смогу ли я продержаться хотя бы день без баек Ленки об ее сумасшедшем деде, теории относительности Олега, христианских порывов Насти, экспериментов с внешностью Стаса и мыслей Артема о вечном. Раньше это было бы легко, да. Но сейчас, после того, как я узнала, что значит настоящая дружба - нет. Вычеркнуть их из моей жизни сможет только что-то страшное. Но в страшное я верю так же смело, как и в Бога: никогда не видела - значит, никогда и не почувствую.
- Я человек? - лениво интересуется Олег. Присматриваюсь к его стикеру и одновременно со всеми тяну: нет. - Тогда, я…
- Все, - обрывает Ленка. - Отрицание - значит, дальше по кругу.
- Но Тема спрашивал несколько раз!
- Там была особая ситуация.
Вновь хихикаем.
Неожиданно слышу мелодию вызова на телефоне и, закатив глаза, смотрю на часы. Почти полночь. Зачем звонить так поздно? Стас успевает дернуть мой хвост, когда я поднимаюсь на ноги. Пихаю его в бок: ненормальный. Биологически парню уже двадцать лет, а по уму - нет и пятнадцати. Усмехаюсь. Наверно, прекрасно запереть себя в подростковом возрасте, не задумываться о важных, серьезных вещах. Что ж, в беззаботности есть свои плюсы, и я бы определенно стала беззаботной, если бы не ноющая совесть, выращенная родителями.
Номер не знакомый. Отвечаю на звонок:
- Да?
Молчание. Думаю, что просто не слышу и прошу ребят вести себя тише. Естественно, им плевать.
- Алло? - ухожу в другую комнату. Запираю дверь. - Говорите.
- Мирослава?
Так меня называют только незнакомые люди.
- Да, это я. - Терпеть не могу полное имя, собственно, поэтому сообщила о табу семье и друзьям. Родителей когда-то отчитала за дурной выбор.
- Берман Мирослава Игоревна?
- Да-да.
- Это Андрей Сергеевич. Работаю с твоими родителями на телевидении.
- Ага. Я вас помню. - Даже с закрытой дверью, слышу смех ребят. Пугаюсь: вдруг мама приставила очередного охранника следить за мной, и зажимаю руками трубку. - Что-то случилось?
- Мира. - Мужчина несколько раз громко выдыхает. Меня это порядком пугает, поэтому ослабляю пальцы. - Мира, я должен сказать.
- Что сказать?
- Ты сейчас одна?
- Нет. С друзьями.
- Хорошо. Хорошо, - Андрей Сергеевич мямлит, странно дышит. Я думаю о том, что на часах почти двенадцать и не могу понять, с какого черта, он звонит мне так поздно. - Ладно. Так. Мирослава. Сегодня утром под Луганском твои родители попали под перекрестный огонь. Слушаешь?
- Что?
- Ситуация вышла из-под контроля и пострадали люди.
- Пострадали люди? - недоуменно хмурюсь. Не осознаю смысл сказанных слов. Просто чувствую в груди странный шар, колючий, неприятный. Резко отхожу от двери и опять спрашиваю, - пострадали люди?
- Да. Мне жаль.
- Чего вам жаль?
- Мы попросили приехать за тобой родителей Лены Романовой.
- Зачем? О чем вы говорите? Кто пострадал? Мои родители?
- Да.
- Что с ними? - Он не отвечает. В этот момент я действительно пугаюсь. Тело становится тяжелым, в голове что-то стреляет. Я сжимаю трубку с такой силой, что хрустят пальцы, и кричу, - что с ними? Где они?
- Мне очень жаль.
- Где мои родители?
Но Андрей Сергеевич не говорит ничего путного. Только повторяет заплетающимся языком: мне жаль, жаль, жаль. А я не верю. Родители не могли пострадать, люди страдают только в кино, в книгах, на картинах в галерее или в песнях. Никто не страдает в реальной жизни. Всем известно!
- Скажите, ответьте, что с мамой? Где папа?
- Они погибли.