Федор Петрович присел на кончик стула, вынул прежде всего платок и обтер лицо.
- Вам угодно купить коляску и лошадей? - спросил опять сухо Петр Григорьевич.
- Так точно-с, имею желание.
- Так можно посмотреть.
- Вы, верно, недавно здесь? - спросила приветливо Софья Васильевна.
- Так точно-с, по делам.
- По делам службы?
- Так точно-с. Нет-с, виноват, я приехал по наследству-с.
- Вероятно, тяжба?
- Никак нет-с, получить деньги.
- Из Совета?
- Так точно-с.
- И не встретили затруднений? Кажется, большие суммы на некоторое время приостановлено выдавать.
- Точно так-с. Выдали покуда двадцать пять тысяч: вдруг, сказали, нельзя такой большой суммы выдавать.
- Вы намерены продолжать службу или останетесь жить в Москве?
- Ожидаю отставки-с.
- Да, здесь можно домком завестись, - сказал улыбаясь Петр Григорьевич.
- Так точно-с, думаю и дом купить-с.
- А вот, нравится ли вам этот дом?
- Очень-с, прекрасный дом.
- Да, дом не дурен, барский дом, я бы его продал.
- Ей-богу-с?
- Полно, Петр Григорьевич, что это ты шутишь; зачем нам продавать дом?
- Ах, матушка, затем, чтоб другой купить. Я бы его дешево отдал.
- А как-с, позвольте узнать?
- Да за пятьдесят тысяч, со всею мебелью.
- Что ж, если позволите, я куплю.
- Очень рад, что нашел такого скорого покупщика; остается вам осмотреть его.
Софья Васильевна просто пришла в отчаяние и готова была вцепиться в мужа. В ней кипело какое-то чувство ревности, как у купца, у которого отбивают покупщика: она пригласила человека, чтоб сбыть ему которую-нибудь из дочерей, а Петр Григорьевич воспользовался случаем и сбывает ему втридорога дом.
Извольте, господа, решать тяжбу между Софьей Васильевной и Петром Григорьевичем. Вопрос: имеет ли право так поступать Петр Григорьевич с Федором Петровичем? Но прежде надо определить, под каким именем вызвать Петра Григорьевича к суду: как хозяина дома или как отца дочери, которая могла выйти замуж за Федора Петровича. Вызовем как того, так и другого.
- Извольте, Софья Васильевна, отвечать: для какой целят вы пригласили в дом Федора Петровича?
- Как человека, который мог составить партию моей дочери, как жениха.
- Хорошо-с; теперь вы, Петр Григорьевич, отвечайте: с какой же стати, вместо жениха, вы приняли его за купца?
- А с такой стати, что он приехал в дом под видом купца, а не жениха, торговать коляску и лошадей. Кстати началась речь о покупке дома, я и предложил ему купить мой дом. Он с радостью согласился; а жена только что в волоса мне не вцепилась и расстроила дело.
- Слышите, Софья Васильевна? Какое ж право имели выйти из себя и расстроить дело?
- Слышите! человек обирает будущего своего зятя, а я молчи! Отец будет пить кровь своих детей, а мать - молчи!
- Что вы скажете на это, Петр Григорьевич?
- А то, что он мне не зять.
- Но он мог быть зятем, а ты расстроил дело; у тебя в голове были только свои собственные выгоды, а не счастие дочери!
- Как хозяин дома, я и должен был заботиться прежде об общем благе, а не о счастии одной дочери.
- Прежде всего надо быть отцом, а потом хозяином дома!
- Гм! если б ты была, кроме доброй матери, и хорошей хозяйкой, мне бы не нужно было думать о продаже дома.
- Гм! если б ты был, вместо дрянного хозяина, добрый отец…
Софья Васильевна не договорила, слезы хлынули градом, она зарыдала.
Судьи пожали только плечами. Тем и кончился воображаемый суд. Петр Григорьевич и Софья Васильевна сели за стол. Петр Григорьевич был очень доволен собою, а Софья Васильевна несколько сердита. Но чтоб успокоить читателей и уверить, что продажа дома не развела дела, затеянного Софьей Васильевной, - дорогой гость, купец и вместе жених, Федор Петрович, сидел за столом на почетном месте; подле него сидел хозяин проданного дома, напротив - Саломея и Катенька, две невесты на выбор или какую бог пошлет.
V
Когда ухаживают за деньгами, тогда гладят и мешок, который заключает их в себе. Не удивительно, что и Федор Петрович, который, был чрезвычайно мешковат, показался Петру Григорьевичу и Софье Васильевне оригинальным человеком, с своими собственными манерами, с своими причудами казаться простяком и необразованным, и даже с своим собственным наречием. Катенька не рассуждала, каков он, но смиренно и внимательно слушала, что говорят папенька, маменька и что отвечает им гость. Саломея Петровна, напротив, не слушала ни папеньки, ни маменьки, но прищурясь, с сухою усмешкою осматривала председящего гостя и иногда только прерывала русский разговор французским вопросом у матери: "Что это за человек?" "Это какой-то медведь; откуда он приехал?" Или приказывала сестре налить себе воды.
Когда зашел разговор о баштанах и огородах, она спросила по-русски шепелявым языком на манер французского:
- Из чего делаются огородные чучелы?
Софья Васильевна покосилась на дочь, хотела замять ее вопрос каким-нибудь другим вопросом, но Федор Петрович, как учтивый кавалер и знающий, что такое чучело, не упустит отвечать:
- Огородные чучелы разные бывают-с: ворону дохлую вешают, или кафтан распялют на палке.
Без Софьи Васильевны положение Федора Петровича было бы затруднительно. Саломея Петровна загоняла бы его; Петр Григорьевич, как мужчина, своими рассуждениями поставил бы его в тупик, и Федора Петровича не заманить бы вперед и калачами; но Софья Васильевна так умела ловко спрашивать, подсказывать ответы, а иногда и отвечать вместо гостя; так умела внушить в него доверенность, что он мил, любезен, умен, остер; так умела поджечь душевное довольствие самим собой и всем окружающим, что Федор Петрович разгуторился, разговорился и так легко себя чувствовал, как будто в обществе своей собратий офицеров. О, это совсем не то, что у Петра Кузьмича, где он сидел как связанный, не зная что говорить с Аграфеной Ивановной и с ее жеманной дочкой. Там ему все как будто стыдно было, неловко, все хотелось уйти домой, да не пускают. Только Саломея Петровна как-то мешала ему: он на нее и смотреть боялся, смотрит только на Катеньку. После обеда предложили Федору Петровичу сесть в вист. Катенька села подле маменьки. Саломея Петровна ушла в свою комнату и занялась беседой с Маврой Ивановной, которую, вы помните, она решилась очаровать своим умом, добротой и великодушием, чтоб доказать ей, как глупы люди, которые хвалили дочку Софьи Васильевны, Катеньку, а не Саломею. Это чувство ревности к слухам глубоко затронуло ее, и она умасливала старушку своими ласками и вниманием донельзя, затерла в глазах ее Катеньку, не даст Катеньке слово промолвить с старушкой, не только что чем-нибудь угодить ей. Подобная предупредительность, при которой все другие остаются назади, имела свое влияние. Катенька перед Саломеей Петровной казалась девочкой самой обыкновенной, только что не деревенской. А Саломея Петровна, осыпая то ласками, то подарками, поневоле вызывала восклицание: "Какой ангел!"
Как ни удивлялась старушка Мавра Ивановна доброте Саломеи, как ни приятна ей была сначала эта доброта, в которой она видела уважение к своей старости, но вскоре что-то тяжелы стали Мавре Ивановне ласки Саломеи Петровны; точно как будто бы старушка становилась рабой прихотливой девочки: смертельно хочется домой отдохнуть, - "нет, нет, нет, не пущу вас, Мавра Ивановна!" - Мавра Ивановна и оставайся. Мавра Ивановна и ночуй, когда то угодно Саломее Петровне.
- Матушка, мне надо завтра рано вставать к заутрене; а вы долго изволите почивать: чтоб не потревожить вас.
- Нет, нет, нет! Я сама рано встану! - И уложив Мавру Ивановну подле себя, проговорит с ней целую ночь и уснет перед заутреней.
Мавра Ивановна и слышит колокол, да встать не смеет, чтоб не потревожить сладкого сна Саломеи Петровны.
Все это так тяжко Мавре Ивановне; да что будешь делать: за оказываемые ей ласки нечем платить, кроме повиновения. Иногда Мавра Ивановна утомится, сходит к празднику к обедне, рада бы соснуть; да Саломея Петровна карету прислала, просит к себе пожаловать, и поезжай! Совестно: как можно, чтоб даром карета прокатилась!
На другой же день Василиса Савишна успела побывать у обеих сторон.
- Ну, что, сударыня, Софья Васильевна, как вам понравились?
- Бог знает, милая, как тебе и сказать. Только уж во всяком случае это не жених Саломее. Катеньке - дело другое.
- Не понимаю, а кажется кавалер на редкость.
- Да не для Саломеи; ей избави бог и сказать об этом; она скорее умрет.
- Вот, сударыня, Софья Васильевна, и затруднение! Сами вы говорили, что старшую наперед отдадите, я так и дело вела; о Катерине Петровне и слова не было. Уж знать бы, так Саломею Петровну и не показывать на первый раз. Катерина Петровна красавица, нечего сказать, да очень молода и не кидается в глаза.
- Ты, Василиса Савишна, перерви как-нибудь дело.
- Право, сударыня, я уж и отчаиваюсь, уж знаю вперед, что такой человек, как Федор Петрович, прельстился Саломеей Петровной; и как заберет в голову, так не скоро выбьешь.
- Гм! - грустно произнесла Софья Васильевна, - правда твоя, - при Саломее Кати не заметишь. Я же ее по сю пору ребенком держу.
- Вот то-то и есть! Поеду, узнаю, что и как.
- Поезжай, да тотчас же приезжай сказать мне.
- Не буду медлить. На всякий случай придумаю какую-нибудь штучку, чтоб отклонить его от Саломеи Петровны.
- Зови его сегодня на вечер к нам; я Саломею куда-нибудь отправлю.
- Уж, конечно, матушка: нет солнца, и месяц светел. Прощайте покуда, сударыня…