Той ночью Мойра и Дэвид не захотели спать в доме и отправились в сарай, где хранилось сено. Но не отдыхать, а чтобы вновь заняться любовью, чтобы вновь утолять свой голод друг в друге. И они долго и страстно ласкали друг друга, сливались в объятиях среди ароматной свежескошенной травы. А когда засыпали, Мойра, прижавшись к Дэвиду, уютно устроилась в кольце его рук. Такое ощущение близости и надежности было ново для нее и согревало ей душу.
Ангус велел не тревожить гостей, и, когда после утреннего перекуса влюбленные побрели прочь по пустоши, их никто не окликнул. Им же хотелось уединения, хотелось, чтобы в мире были только они одни. Вересковые склоны еще не покрылись пурпуром цветов, но так хорошо было забыться в них, доставляя друг другу наслаждение. Мойра с удовольствием ласкала крепкое, жилистое тело Дэвида. Он был силен и подтянут, никакого обвисшего живота, никаких складок на теле, сплошные мышцы, какие ей хотелось гладить и целовать. Его кожа была шелковистой, несмотря на то что то там, то тут виднелись отметины шрамов. Мойре нравилось касаться их, нравилось пропускать сквозь пальцы жесткие волосы на его груди или брать в руку его член, чувствуя, как он растет от ее прикосновения. О, Мойра не была скромницей, она была раскованной и шальной настолько, что порой смущала и восхищала Дэвида. Он не считал себя новичком в том, что на юге называют "ars amoris", искусстве любви, у него было немало женщин, но такой восхитительно бесстыдной, нежной и непосредственной, как эта найденная в горах Хайленда фейри, у него не было никогда. Да уж, прошла она науку с Гектором… Таких ласк даже он не знал, однако вынужден был признать, что находит в этой дикой вакханалии упоительное наслаждение. Ему страстно хотелось отвечать на ее ласки, делать все, о чем она просит. И когда он добивался от нее восторженных криков, то и сам начинал кричать, забывшись и полностью отдавшись страсти.
А как же его планы об отъезде? Сейчас Дэвид просто гнал эти мысли. Потом, он подумает об этом потом, у него еще есть время. Ему хотелось в это верить. Да, действительно правы те, кто говорит, что в самой природе Хайленда есть нечто расслабляющее и поощряющее к лени и мечтательности.
Мойра, догадываясь, какие тайны скрывает ее возлюбленный, все равно чувствовала, что может ему доверять, и делилась самым сокровенным. А он слушал и понимал, что стремлению продавать себя за мирские блага научила Мойру ее мать, Нора с острова Хой. Причем Мойра даже поведала, что когда-то ее мать совершила преступление, бежала от мести и вынуждена была отдаться первому, кто взял ее под свою опеку. Так же она советовала поступать и дочери: защита и покровительство влиятельного человека – вот что в первую очередь нужно женщине. На вопрос Дэвида, откуда же прибыла на Оркнеи ее мать, Мойра ответила уклончиво: Нора не любила об этом говорить.
В ответ на свою откровенность Мойра просила его рассказать о себе. Но тут Дэвид был осторожен. Он просто не имел права довериться ей. И если Мойра расспрашивала, в каких краях ему доводилось бывать, он отвечал довольно расплывчато – поведал про остров Малл и обычаи на нем; рассказал о своем пребывании в шотландских городах – Перте, Инвернессе, даже в прекрасном Эдинбурге. Один раз обмолвился об аббатстве Келсо, что на границе с Англией. Последнее особенно заинтересовало Мойру, она стала расспрашивать о тех краях, а потом спросила, что он знает об англичанах.
"Больше, чем ты представляешь, милая", – подумал Дэвид, тут же решив, что этот разговор стоит прекратить. О, у него имелось немало способов уклониться от темы. Это было несложно, когда в голове начинала шуметь кровь при одном взгляде на ее округлую грудь, на скользящие по розовым соскам волнистые пряди светлых волос…
Порой он замечал, что Мойра странно посматривает на него. В ее взгляде было нечто испытующее, даже тревожное. Дэвид решил, что это связано с их будущим. Мойра носила его ребенка, и, хотя он обещал, что не оставит ее, на самом деле Дэвид еще не решил, как поступит и где устроит молодую женщину. Это было беспечно с его стороны, но он чувствовал себя таким свободным и окрыленным подле нее, что позволил себе забыться ради этой свободы.
Но такое беспечное существование не могло продлиться долго. И Дэвиду пришлось заставить себя опомниться, когда следующим вечером он увидел огни на отдаленной гряде гор. Пожар – или это пастухи развели яркое пламя? Но потом огни вспыхнули и на более близких холмах, были и еще вспышки пламени вдали, крошечные светляки, мигавшие то тут, то там.
Дэвид с Мойрой как раз возвращались к дому Ангуса, когда заметили это свечение. Мойра невольно прильнула к Дэвиду.
– Началось! Знак огненного креста. Скоро все мужчины отправятся на сборы к своим вождям. Чтобы идти на большую войну… как ты и говорил.
– Все об этом говорили, – мрачно изрек Дэвид, вглядываясь в дальние огни.
Но Ангус Каррак, шустрый и неугомонный глава Мак-Ихе, когда к его дому сошлись мужчины, чтобы обсудить происходящее и узнать время выступления, неожиданно велел всем разойтись.
– Вы что, не знаете, что наши сторожевые уже не раз замечали в низинах людей из клана Сынов Медведя? – резко сказал он. – Нас самих ждет набег, и я не отпущу из рода ни одного мужчину, какой сможет обороняться.
Позже Мойра спросила Дэвида, насколько правомочен был Ангус так поступать.
Дэвид был доволен, что она не видит в темноте его улыбку. Да, Ангус может удержать Мак-Ихе от выступления, если у него будет на то основание и если сможет объяснить вождю Маккеев, отчего не спешит на сбор. Недавно Дэвид сам объяснил это Ангусу, когда они возвращались в селение после хэшипа.
Но Мойра осознавала и другое:
– Если Мак-Ихе не выступят на войну, то уцелеют. Ведь их и так не больно много в роду.
Умница, она все правильно поняла. А на другой день объяснила это женщинам рода, дав понять и им тоже, что лучше не провоцировать мужей на сборы в поход. А к слову мистрис Мойры местные кумушки прислушивались. Однако существовал закон, по которому воины при знаке сигнальных огней должны отправиться с оружием на сходку к вождю. Поэтому большинство мужчин Мак-Ихе ходили хмурые, понимая, что поступают неправильно, и только слово предводителя Ангуса удерживало их от выступления.
Правоту Ангуса подтвердил случившийся вскоре набег на стадо, выпасавшееся на верхнем пастбище. На этот раз Эррол сумел вовремя предупредить брата, и по данному им знаку тревоги мужчины бросились отбивать скот. Схватка вышла отчаянной, один налетчик был убит, но в итоге Мак-Ихе сумели отогнать пришельцев. В тот вечер Ангус даже велел открыть самый большой бочонок эля, чтобы угостить отличившихся воинов. И теперь никто не говорил о выступлении, ибо в ближайшее время набег мог повториться.
А вот вождю главенствовавшего в округе клана Маккеев до проблем людей септа Мак-Ихе не было дела. И вскоре в долину прибыли его посланцы.
Жители еще издали увидели троих приближавшихся всадников.
Дэвид был с Ангусом в кузне, когда прибежавший Манго сообщил о появлении гостей. Они вышли за порог, и Ангус пояснил, что тот, который едет впереди на серой кобылке, сам Иан Райвак Маккей, младший брат вождя клана. Сопровождали его два верных лейхтаха-телохранителя – громадный верзила Свейн нан-Орд, то есть Свейн Молотобоец, и рыжий Норман.
Ангус говорил об этом спокойно, но то, как он торопливо вытирал руки о передник, как оправлял складки пледа и спешно приглаживал волосы, указывало, что он нервничает. Дэвид остался стоять на пороге кузни, прислонившись плечом к косяку двери. Памятуя, что он тут с украденной женщиной, Дэвид невольно встревожился, хотя и понимал, кого именно следовало ожидать после того, как Мак-Ихе не послали своих клансменов на сбор отрядов, проигнорировав знак войны.
И вот прибыл сам брат вождя Маккеев. Надо же. Это важная персона в клане. Иан – так по-гэльски произносилось английское имя Джон, а прозвище Райвак было чем-то вроде фамилии и в переводе означало "желтовато-красный". Впрочем, этот молодой мужчина и был таким – его ниспадающие из-под берета длинные волосы имели странный цвет: почти медно-красные, они выгорели прядями до яркого лимонного оттенка.
"Как для маскарада выкрасился", – подумал Дэвид, ибо ему отчего-то сразу пришелся не по душе этот Иан Райвак. Брат вождя держался надменно, его застывшее лицо было неприветливым, хотя и довольно привлекательным: прямой нос, высокие скулы, чисто выбритый, выступающий подбородок. Его рыжеватые брови тоже выгорели до желтой тонкой полоски, а светлые желто-карие глаза казались какими-то блеклыми в сравнении с яркими волосами.
Одет Иан Райвак был богато: его килт и переброшенный через плечо плед были окрашены в дорогой синий цвет с примесями зеленых полос; на ногах были не грубые броги или гетры, а прекрасной выделки кожаные сапоги с голенищами выше колен; куртка из оленьей замши блестела от нашитых на нее блях; на берете красовалось перо, прикрепленное круглой брошью со знаком Маккеев – сжимавшей клинок посеребренной рукой. Сопровождавшие брата вождя лейхтахи рядом с ним выглядели куда проще. Тот, которого Ангус назвал Молотобойцем, был светловолос, как альбинос, а второй, рыжий и веснушчатый Норман, с его резкими скулами и длинным подбородком имел типичную для шотландца внешность. У телохранителей за плечами виднелись небольшие круглые щиты и длинные рукояти клейморов.
– Слава Иисусу Христу, Иан Райвак Маккей!
Ангус вышел вперед. Простота обычаев горцев не требовала от него проявления особого почтения к родичу вождя, и Ангус, глядя на гостя, лишь сложил руки на груди. Тот никак не отреагировал, просто смотрел по сторонам, видел сходившихся к дому главы людей Мак-Ихе и, лишь когда их собралось несколько человек, наконец заговорил: