- Как бы я ни действовал, отец, - ответил Генри, - всегда я буду у вас виноват: либо скажете, что я был слишком осторожен, либо - что слишком напорист. Я отдал бы лучший панцирь, какой случалось мне выковать, чтобы и вправду дело стояло за мной одним. Тогда проще было бы устранить помеху. Но признаюсь, я стою осел ослом и не знаю, как речь заведу, когда подойдет пора.
- Пройдем со мной в мастерскую, сынок, и я тебе подсоблю - дам предлог заговорить с Кэтрин. Ты же знаешь, когда девица осмелилась поцеловать спящего мужчину, она от него получает пару перчаток. Пройдем в мастерскую, там найдется для тебя пара из самого тонкого сафьяна - и как раз по ее руке… Я думал о ее бедной матери, когда кроил их, - добавил со вздохом честный Саймон, - и, кроме Кэтрин, я во всей Шотландии не знаю женщины, которой они пришлись бы впору, хоть мне и приходилось снимать мерку у первейших придворных красавиц. Пойдем, говорю, и будет у тебя с чего начать разговор. Язык развяжется - только пусть отвага и осторожность вдвоем стоят подле тебя на страже, когда ты пустишься любезничать с девицей.
Глава VI
… Вовеки Катарина
Мужчине руку не отдаст.
"Укрощение строптивой"
Подали завтрак, появились на столе медовые коржики, тонкие, легкие, изготовленные по семейному рецепту, и отец с гостем не только расхваливали их с понятным пристрастием, но и щедро воздали им должное тем способом, который служит лучшим испытанием для всякого рода печений и пудингов. Шел разговор - с шутками, со смехом. Кэтрин уже восстановила свое душевное равновесие там, где обычно дамы и девицы того времени его легко теряли, а именно - на кухне, за хозяйственными делами, в коих знала толк. Не думаю, чтобы чтение Сенеки могло бы за столь же короткое время вернуть ей спокойствие духа.
Подсела к столу и старая Дороти, как полагалось по домашнему укладу той поры, и мужчины так увлеклись своей беседой, а Кэтрин так занята была отцом и гостем, которым прислуживала, или собственными мыслями, что старуха первая заметила отсутствие юного Конахара.
- А ведь и правда, - сказал хозяин. - Ступай, покличь его, этого бездельника горца. Его не видно было и ночью во время драки - мне по крайней мере он не попадался на глаза. А из вас кто-нибудь видел?
Все ответили, что нет. А Генри Смит добавил:
- Временами горцы умеют залечь так же тихо, как их горные олени… и так же быстро бежать в минуту опасности. Это я видел своими глазами - и не раз!
- Но и не раз бывало, - подхватил Саймон, - что король Артур со всем своим Круглым Столом не мог устоять перед ними. Я попросил бы тебя, Генри, уважительней говорить о горцах. Они часто наведываются в Перт, поодиночке и большими отрядами, с ними надобно жить в мире, покуда они сами хотят быть в мире с нами.
Оружейнику хотелось ответить резкостью, но он благоразумно смолчал.
- Ты же знаешь, отец, - сказал он с улыбкой, - мы, ремесленники, больше любим тех, на ком можно заработать, мое ремесло рассчитано на доблестных и знатных рыцарей, на благородных оруженосцев и пажей, на дюжих телохранителей и прочих людей, носящих оружие, которое мы куем. Я, понятное дело, больше уважаю Рутвенов, Линдсеев, Огилви, Олифантов и многих других наших храбрых и благородных соседей, облаченных, подобно паладинам, в доспехи моей работы, нежели этих голых и жадных горцев, которые никогда нас не уважат. Ведь у них на целый клан только пять человек носят ржавую кольчугу, такую же ветхую, как их браттах , да и та сработана кое-как косолапым деревенским кузнецом, который не состоит в нашем почтенном цехе, не посвящен в тайны нашего искусства, а просто орудует молотом в кузне, где раньше работал его отец. Нет, скажу я, такой народ немногого стоит в глазах честного мастера.
- Ладно, ладно! - ответил Саймон. - Прошу тебя, оставь ты этот разговор, потому что сейчас придет сюда мой лоботряс, и, хоть нынче праздник, не хочу я на завтрак кровавого пудинга.
Юноша действительно вошел бледный, с красными глазами, все в нем выдавало душевное смятение. Он сел к столу у нижнего конца, напротив Дороти, и перекрестился, как будто приготовившись к утренней трапезе. Видя, что сам он ничего не берет, Кэтрин положила на тарелку несколько коржиков, так всем понравившихся, и поставила перед ним. Он сперва угрюмо отклонил любезное угощение, когда же она с ласковой улыбкой предложила снова, он взял один коржик, разломил и хотел съесть, но только через силу, чуть не давясь, проглотил кусочек и больше не стал.
- Что-то плохой у тебя аппетит для Валентинова дня, Конахар, - благодушно сказал хозяин. - Спал ты, видать, очень крепко, если тебя не потревожил шум потасовки. А я-то полагал - появись опасность за милю от нас, истый глунами при первом же шорохе, оповестившем о ней, станет с кинжалом в руке бок о бок со своим мастером.
- Я слышал только смутный шум, - сказал юноша, и лицо его внезапно вспыхнуло, как раскаленный уголь, - и принял его за крики веселых бражников, а вы мне всегда наказываете не отворять окон или дверей и не поднимать тревогу в доме по всякому глупому поводу.
- Хорошо, хорошо, - сказал Саймон. - Я думал, горец все-таки умеет отличить звон мечей от треньканья арф, дикий военный клич - от веселых здравиц. Но довольно об этом, мальчик. Я рад, что ты перестаешь быть задирой. Управляйся с завтраком, потому что у меня к тебе есть поручение, и спешное.
- Я уже позавтракал и сам спешу. Отправляюсь в горы… Вам не нужно что-нибудь передать моему отцу?
- Нет, - ответил Гловер в удивлении. - Но в уме ли ты, мальчик? Что гонит тебя, точно вихрем, вон из города? Уж не угроза ли чьей-либо мести?
- Я получил неожиданное сообщение, - сказал Конахар, с трудом выговаривая слова, но затруднял ли его чужой для него язык или что другое, нелегко было понять. - Будет сходка, большая охота…
Он запнулся.
- Когда же ты вернешься с этой чертовой охоты - спросил мастер, - если мне разрешается полюбопытствовать?
- Не скажу вам точно, - ответил подмастерье. - Я может быть, и вовсе не вернусь, если так пожелает отец - добавил он с напускным безразличием.
- Когда я брал тебя в дом, - проговорил сурово Саймон Гловер, - я полагал, что с этими шутками покончено. Я полагал, что если я, при крайнем моем нежелании, взялся обучить тебя честному ремеслу, то больше и речи не будет о большой охоте или о военном сборе, о клановых сходках и о всяких таких вещах!
- Меня не спрашивали, когда отправляли сюда, - возразил надменно юноша. - Не могу вам сказать, какой был уговор.
- Но я могу сказать вам, сэр Конахар, - разгневался Гловер, - что так поступать непорядочно: навязался на шею честному мастеру, попортил ему столько шкур, что вовек не окупит их своею собственной, а теперь, когда вошел в лета и может уже приносить хоть какую-то пользу, он вдруг заявляет, что, мол, желает сам располагать своим временем, точно оно принадлежит ему, а не мастеру!
- Сочтетесь с моим отцом, - ответил Конахар. - Он вам хорошо заплатит - по французскому барашку за каждую испорченную шкуру и по тучному быку или корове за каждый день, что я был в отлучке.
- Торгуй с ними, друг Гловер, торгуй! - жестко сказал оружейник. - Тебе заплатят щедро, хотя едва ли честно. Хотел бы я знать, сколько они вытрясли кошельков, чтобы туго набить свой спорран , из которого так широко предлагают золото, и на чьих это пастбищах вскормлены те тучные быки, которых пригонят сюда по ущельям Грэмпиана.
- Ты мне напомнил, любезный друг, - ответил юный горец, высокомерно обратившись к Смиту, - что и с тобой мне нужно свести кое-какие счеты.
- Так не попадайся мне под руку, - бросил Генри, протянув свою мускулистую руку, - не хочу я больше подножек… и уколов шилом, как в минувшую ночь. Мне нипочем осиное жало, но я не позволю осе подступиться слишком близко, если я ее предостерег.
Конахар презрительно улыбнулся.
- Я не собираюсь наносить тебе вред, - сказал он. - Сын моего отца оказал тебе слишком много чести, что пролил кровь такого мужлана. Я уплачу тебе за каждую каплю и тем ее сотру, чтобы больше она не пятнала моих пальцев.
- Потише, хвастливая мартышка! - сказал Смит. - Кровь настоящего мужчины не расценивается на золото. Тут может быть только одно искупление: ты пройдешь в Низину на милю от Горной Страны с двумя самыми сильными молодцами своего клана, я ими займусь, а тебя тем часом предоставлю проучить моему подмастерью, маленькому Дженкину.
Тут вмешалась Кэтрин.
- Успокойся, мой верный Валентин, - сказала она, - если я вправе тебе приказывать. Успокойся и ты, Конахар, обязанный мне повиновением, как дочери своего хозяина. Нехорошо поутру вновь будить ту злобу, которую ночью удалось усыпить.
- Прощай же, хозяин, - сказал Конахар, снова смерив Смита презрительным взглядом, на который тот ответил только смехом. - Прощай! Благодарю тебя за твою доброту - ты меня ею дарил не по заслугам. Если иной раз я казался неблагодарным, виною тому были обстоятельства, а не моя злая воля… Кэтрин… - Он взглянул на девушку в сильном волнении, в котором смешались противоречивые чувства, и замолк, словно что-то хотел сказать, но не мог, потом отвернулся с одним словом: - Прощай!