Он наклонил чашку, прижал к ее губам. Вода заструилась по ее подбородку.
Он встал, долил в чашку бренди и осушил ее сам. Приятное тепло разлилось по телу, прогоняя утомление.
- Дайте мне умереть, - бормотала она. - Папа, папочка, дай мне умереть.
Эс-Ти опустил голову и закрыл лицо руками. Да, она умирала и все чаще в бреду звала отца.
Эс-Ти ненавидел ее. Ненавидел себя. Немо пропал. Когда он думал об этом, то чувствовал себя так, словно его ударили в живот; грудь и горло болезненно сжимались, не давая вздохнуть.
- Папа, - шептала она. - Папа…
- Я здесь, - сказал Эс-Ти.
- Папа…
- Да здесь я, черт возьми! - Он подошел к кровати и схватил протянутую руку, потянулся за черпаком и снова наполнил чашку. - Выпей.
Почувствовав край чашки у губ, она чуть подняла ресницы.
- Папа. - В этот раз, когда Эс-Ти наклонил чашку, она сделала глоток.
- Вот и хорошо. Вот и умница.
- О, папа, - пробормотала она с закрытыми глазами. Потом выпила еще, но каждый вздох и каждый глоток давались ей с трудом.
Он прижал ее к себе, слушая, как бессвязная речь постепенно стихает.
Глубоко вздохнув, девушка проглотила последние капли воды. Он погладил ее горящий лоб, отведя короткие темные локоны от лица. Она, несомненно, настоящая красавица. Даже через десять дней болезни все еще была видна ее красота.
Уговорами и принуждением он заставил ее выпить еще воды. Усталость и забытье снова отняли ее у него. Он попытался расправить простыни, а потом спустился вниз, чтобы добыть еды. У двери, ведущей во двор, он остановился и несколько раз свистнул, но в ответ услышал только звук собственного дыхания.
Он пересек двор и снова свистнул. За ним вперевалку шествовали утки, голодные и недовольные, но он предоставил им самим позаботиться о себе и пошел в огород набрать овощей для супа. Пять красных перцев, кабачок, немного стручков белой фасоли, две пригоршни дикого розмарина и тмина и, конечно, чеснок. Все это можно кинуть в горшок, добавить ячменя, и получится суп.
Поставив вариться суп, он снова заглянул к ней. Ее лоб и руки горели как огонь.
Эс-Ти обтер ее отваром душистой руты и розмарина, который готовил ежедневно с тех самых пор, как в один из редких моментов просветления она велела ему самому растираться им, чтобы не заразиться. Девушка, по-видимому, неплохо разбиралась в вопросах врачевания, и когда ему удавалось получить от нее какие-нибудь новые указания, он с готовностью их исполнял. Потом он оставил ее и осторожно спустился в каньон, чтобы искупаться в ледяной реке, сбегающей с гор. Требовалась большая твердость характера, чтобы войти в реку и вылить ведро студеной воды себе на голову. Его никогда не обвиняли в трусости, но эта простая на первый взгляд процедура оказалась на грани того, что можно было вынести. Но все же он ее проделывал, потому что ему совсем не хотелось умереть так, как умирала она.
Одевшись, Эс-Ти прошел вниз по течению реки, то и дело посвистывая, подзывая Немо. Он внимательно искал хоть какие-нибудь следы, все еще цепляясь за слабую надежду, что волк где-нибудь прячется. В конце концов он вышел на дорогу, ведущую к деревне, и внимательно смотрел под ноги в поисках свежих следов.
На известковом карнизе над дорогой он обнаружил следы, ведущие к небольшой расщелине, скрытой кустом можжевельника. Внутри лежала плохо замаскированная дорожная сумка. В ней находились смятое шелковое платье и расшитые шелком туфельки цвета берлинской лазури, корсет из кости, завернутый в коричневую саржу, несколько пар белья из тончайшего муслина. Под слоем саржи в кожаном футляре находилось множество маленьких стеклянных баночек и бутылочек с лекарствами с аккуратно наклеенными этикетками: "Ветрогонный порошок", "Мозольная мазь", "Таблетки алтея" и тому подобное. В серебряной чашке, завернутое в носовой платок, лежало жемчужное ожерелье. На самом дне в шкатулке с надписью "Помни обо мне" лежали расписной веер и две золотые пряжки от туфель. Во внутреннем кармане сумки он нашел остро заточенный нож дня разрезания писем с гравировкой "Л.Г.С." и очень прочную пилочку.
В сумке также кошелек с мелкими монетами и альбом для рисования с надписью "Сильверинг, Нортумберленд, с Ли Гейл Страхан". Эс-Ти открыл его и невольно улыбнулся.
Яркие очаровательные акварели изображали забавные наивные сценки сельской жизни молодой девушки и ее семьи. Каждый рисунок имел название и комментарий: "Эмили падает с ослика" (надо поработать на перспективой); "Эдуард Н. показывает хитрую машину Эмили, Анне и маме. Анна в обмороке" (лестница слишком широкая, а лица получились неплохо); "Бал в Хексхэме. Капитан Перри учит Анну танцевать"; "Застряли в грязи, Кастро очень зло лает на кучера Джона" (изучить пропорции задней ноги лошади); "Папа заснул в библиотеке после трудного дня - они с мамой обрезали розы"; "Праздник, праздник! Эмили, Ли и Кастро встречают папу и Эдуарда Н., возвращающихся с большим поленом, которое сожгут в сочельник"; "Владелец поместья лечит маленького поросенка, гоняясь за ним по всему двору. Анна и Ли наблюдают"; "Эмили падает с лестницы"; "Папа готовит воскресную проповедь"; "Эмили, Анна и Ли спасают котят" (собака вышла очень плохо).
Между последней страницей и обложкой лежала вырезка из "Лондон газетт".
"Именем короля" - так начинался длинный список разыскиваемых преступников. Эс-Ти нашел свое имя в нижней его трети. "Называет себя Принцем Полуночи или, по-французски, месье дю Минюи. Рост шесть футов, глаза зеленые, волосы каштановые, ведет себя как дворянин, отличные манеры, брови необычно загнуты кверху. Ездит на прекрасном черном жеребце. Тот, кто откроет местонахождение этого человека судьям его величества, получит в награду три фунта".
- Три фунта? Только три проклятых фунта?
В дни его славы за него обещали двести фунтов и его имя возглавляло такой перечень. Неудивительно, что его никто не беспокоит в этом медвежьем углу - Коль-дю-Нуар.
Он сложил все вещи в сумку, взвалил ее на плечо, покачал головой в удивлении, что такая хрупкая, хорошо воспитанная девушка из порядочной семьи умудрилась пересечь пол-Англии и всю Францию в поисках его.
К ночи удалось с ложки покормить ее супом. В полубреду она то слабо проклинала его, то звала на помощь родителей, а потом уснула. Он долго смотрел на нее, чтобы убедиться, что она еще жива, потом вытер ей лоб. Девушка даже не шевельнулась. Он в панике посмотрел на нее. Наконец ее грудь начала слабо вздыматься.
Лицо спящей девушки светилось добротой. Он представил ее в шелковом платье и туфельках в гостиной в доме обеспеченных людей с серебряным чайным сервизом на столе.
Эс-Ти знал эти гостиные и их обитательниц. Их смелость ограничивалась рандеву в темном саду, флиртом в беседке или под сводами лестницы. Но вряд ли они смогли бы в одиночестве проделать путь от севера Англии до французского Прованса.
Эс-Ти ушел мыслями в прошлое. Каким блистательным безумцем был он тогда - полон жизни и сил, каждый шаг - рискованное предприятие, каждая ставка - состояние; даже память о былом казалась реальнее настоящего…
Харон в безлунную ночь, черная тень с серебряными подковами, крики и золото вспышек пистолетной стрельбы… Сердце забилось сильнее, ощутив прежнее возбуждение. Он снова почувствовал маску на лице, тяжесть металла и черного плаща, запах конского пота. Горло пересыхало в горячке сабельного боя, когда нужно было то пришпоривать, то осаживать Харона - летящий по воздуху призрак.
Надменность, расчет, внутреннее возбуждение вели его тогда по жизни между богатством и ужасающей нищетой при такой глубокой несправедливости, царящей на свете. Он тщательно выбирал, кого поддерживать, а кого преследовать, следил за своими живыми мишенями, тенью скользя за ними по светским гостиным, ухоженным паркам и сверкающим маскарадам.
Джентльмен вне подозрений, надежно защищенный уважаемым старинным именем Мейтландов, выбирал себе самых самодовольных и самовлюбленных.
Но он не был борцом за великую идею. Важна была только радость игры, риска, презрение к закону, пока хаос не обернулся против него самого.
Глубоко вздохнув, он взглянул на кровать. Глаза девушки открылись, и на лице мелькнула улыбка, но затем выражение изменилось. Помрачнев, она отвернулась от него.
- Я же просила вас не оставаться со мной.
Лихорадочный румянец, казалось, немного уменьшился, но в свете огня камина трудно было разглядеть наверняка. Протянув руку, он дотронулся до ее лба.
- Жар спал, правда? Я выживу.
Лоб ее уже был не такой горячий.
- С Божьей помощью, - сказал он.
- При чем тут Бог? Просто жар спал. К утру все будет… нормально. Видно, меня ничто не может убить.
- Недавно я в этом не был так уж уверен.
Она смотрела на протянутую чашку, затем подняла дрожащую руку. Приподнявшись, она стала пить воду маленькими глотками, держа чашку обеими руками. Потом взгляд задержался на нем.
- Вы поступили глупо, оставшись здесь.
- А что мне оставалось делать? Я здесь живу. Больше мне некуда идти.
- В деревню, - слабо сказала она.
- И принести туда лихорадку?
- Глупый человек… глупый человек. Если бы вы ушли… как только я сказала. Заразиться можно только… при близком контакте.
Он молча смотрел на нее, пытаясь решить, насколько связно она говорит и действительно ли ей стало лучше.
- Я надеюсь, что вы остались не из каких-то нелепых романтических соображений.
Он опустил глаза на сбитые в кучу простыни.
- Каких, например?
- Например, желания спасти мне жизнь.
- Ну что вы, конечно, нет. Я обычно сбрасываю своих гостей с утеса.