Говорила она вполне искренне, но студиозус смутился еще сильней.
- Понимаете, - громким шепотом произнес он, косясь на проводника, который делал вид, будто бы занят исключительно голубями. Оные слетались на перрон, бродили меж поездов, курлыкали, гадили, чем всячески отравляли жизнь дворникам и иным достойным людям. - Понимаете… наш домовладелец - черствый человек… как мог я ему доверить то ценное, что есть у меня…
И рученькой этак сумку погладил. Обернулся, смерив лестницу решительным взглядом.
- Мы с кузиной утратили наш дом… но обретем новый. Я верю…
- Два медня, - с зевком произнес проводник и руку протянул. - И помогу…
Деньги студиозус отсчитал безропотно. Но зато на ступеньку взлетел за проводником и сумку почитай выдрал из рук. И в вагоне ее пристроил в наилучшем месте, у окошка, тряпицею отер, бормоча:
- Знания - сила…
Кузина его, разобиженная, ничего не сказала.
Она устроилась на месте, согласно билету, и сидела с видом премного оскорбленным до самого отправления. Студиозус, также обиженный, правда, не на кузину, а на самое жизнь во всем ее многообразии несправедливостей, устроился напротив с тощею книженцией в руках.
Этак они и молчали, с выражением, с негодованием, которое, впрочем, некому было оценить.
Первой сдалась панна Зузинская.
Она сняла шляпку, устроив ее в шляпную коробку, оправила воротник, и манжеты машинного кружева, и сердоликовую брошь с обличьем томной панночки, быть может, даже самой панны Зузинской в младые ее годы.
Из корзины появилась корзинка, прикрытая платочком, и с нею кроткая, аки голубица, панна Зузинская направилась к соседям.
- Не желаете ли чаю испить? - обратилась она вежливо ко всем и ни к кому конкретно.
Девица помрачнела еще больше, верно, живо представив себе посуду, из которой придется потреблять рекомый чай. А кузен ее отложил книженцию и кивнул благосклонно.
- Учись, Дуся, - произнес он, когда на откидной столик скатерочкой лег белый платок, ко всему еще и расшитый незабудочками. - Путь к сердцу мужчины лежит через желудок…
На платочек стала фарфоровая тарелочка с пирожками и другая, где горкой высились творожные налистники, рядом лег маковый пирог…
- Ах, какие ее годы! - Панна Зузинская от этакого нечаянного комплименту зарделась по-девичьи. - Все придет со временем… вы пробуйте, пробуйте… пирожки сама пекла…
Себастьян попробовал, надеясь, что поезд не настолько далеко от Познаньску отбыл, чтобы уже пора пришла от пассажиров избавляться. Пирожок оказался с капустой да грибами, явно вчерашний и отнюдь не домашней выпечки, скорее уж из тех, которые на вокзале продавали по полдюжины за медень.
- Вкусно. - Пану Сигизмундусу этакие кулинарные тонкости были недоступны, разум его смятенный занимали проблемы исключительно научные или же на худой конец - жизненно-финансовые. И оный разум нашептывал, что отказываться от дармового угощения неразумно.
Евдокия пирожок пробовала с опаской. Но ела, жевала тщательно…
- А что, позвольте узнать, вы читаете? - Панна Зузинская сама и за чаем сходила.
Принесла три стакана в начищенных до блеску подстаканниках.
- Сие есть научный труд по сравнительной морфологии строения челюстей упыря обыкновенного, - важно произнес Сигизмундус и, пальцы облизав, потянулся за новым пирожком.
- Как интересно! - всплеснула руками панна Зузинская. - И об чем оно?
- Ну… - Труд сей, как по мнению Себастьяна, являл собой великолепный образец научного занудства высочайшей степени, щедро сдобренный не столько фактами, сколько собственными измышлениями вкупе с несобственными, к месту и не к месту цитируемыми философскими сентенциями. - Об упырях…
- Да неужели? - пробормотала Евдокия и, во избежание конфликта, самоустранилась, переключив внимание свое на маковый пирог.
Ела она медленно, тщательно прожевывая каждый кусок, чем заслужила одобрительный взгляд панны Зузинской.
- Женщине незамужней, - сказала она, на миг позабыв и про книжку, и про упырей, - надлежит питаться одною росиночкой, аки птичка Ирженина…
Правда, потом вспомнила про голубей, тварей довольно-таки прожорливых, и вновь обратилась к Сигизмундусу:
- Значит, нонешняя наука и до упырей добралась?
- А то! - Сигизмундус загнул уголок страницы. - Упырь, чтоб вы знали, панна Зузинская, это вам не просто так, человек прямоходячий, сосучий, это - интереснейший объект для наблюдений!
Говорил он, не прекращая жевать, и пирожки один за другим исчезали в ненасытной студенческой утробе. Панна Зузинская мысленно прикинула, что этак ей для сурьезного разговору может и ресурсу не хватить.
- Упыри бывают разные. Вот пан Лишковец, - Сигизмундус поднял книжицу, взывая к академическому авторитету ее автора, - утверждает, что собственно упырей имеется семь разновидностей. Иные, конечно, относят к упырям и валохского носферата, но, по мнению пана Лишковца, сие неразумно ввиду полной мифологичности означенного вида…
- Вы так чудесно рассказываете… - Панна Зузинская подвинула корзинку с недоеденными пирожками поближе к студиозусу. - Я и не знала, что их столько… а у вас, значит, только кузина из всей родни осталась?
Сигизмундус кивнул, поскольку ответить иначе был не способен. Рот его был занят пирожком, на редкость черствым, с таким с ходу не способны были справиться и тренированные челюсти Сигизмундуса.
- Бедная девочка! - Панна Зузинская похлопала Евдокию по руке. - Женщине так тяжело одной в этом мире…
- Я не одна. Я с кузеном.
Глаза панны Зузинской нехорошо блеснули.
- Конечно, конечно, - поспешила заверить она. - Однако я вижу, что ваш кузен, уж простите, всецело отдан науке…
- С этой точки зрения, - Сигизмундус говорил медленно, ибо зубы его вязли в непрожаренном тесте, - представляется несомненно актуальным труд пана Лишковца, каковой предлагает использовать для систематики и номенклатуры упырей специфику строения их челюстного аппарата…
- Не обижайтесь, дорогая, - прошептала на ухо панна Зузинская, - но ваш кузен… вряд ли он сумеет достойно позаботиться о вас. Такие мужчины ценят свободу…
- И что же делать?
- …особое внимание следует уделить величине и форме верхних клыков.
Панна Зузинская коснулась камеи, тонкого девичьего лика, который на мгновение стал будто бы ярче.
- Выйти замуж, милочка… выйти замуж.
ГЛАВА 2
Все еще дорожная
Скользкому человеку трудно взять себя в руки.
Открытие, совершенное неким паном Бюциковым, потомственным банщиком, в процессе помытия некоего поместного судии
С того первого разговора и повелось, что панна Зузинская не отходила ни на шаг, будто бы опасаясь, что если вдруг отлучится ненадолго, то Евдокия исчезнет.
- Видите ли, милочка, - говорила она, подцепляя спицей шелковую нить, - жена без мужа, что кобыла без привязи…
Кобылой Евдокия себя и ощущала, племенною, назначенною для продажи, и оттого прикосновения панны Зузинской, ее внимательный взгляд, от которого не укрылся ни возраст Евдокии, ни ее нынешнее состояние, точнее, отсутствие оного, были особенно неприятны.
Зато укрылось и медное колечко, к которому Евдокия почти привыкла, и перстень Лихославов. Странно было, Евдокия точно знала, что перстень есть, чувствовала его и видела. А вот панна Зузинская, пусть и глядела на руки во все глаза, но этакой малости заметить не сподобилась.
- Куда идет, куда бредет… а еще и каждый со двора свести может, - продолжала она, поглядывая на Сигизмундуса, всецело погруженного в хитросплетения современной номенклатуры упырей.
- Тоже полагаете, что женщина скудоумна? - поинтересовалась Евдокия, катая по столику яйцо из собственных запасов Сигизмундуса. Выдано оно было утром на завтрак со строгим повелением экономить, ибо припасов не так чтобы и много.
Впрочем, себя-то Сигизмундус одним яйцом не ограничил, нашлась средь припасов, которых и вправду было немного, ветчинка, а к ней и сыр зрелый, ноздреватый, шанежки и прочая снедь, в коей Евдокии было отказано.
- Женщине следует проявлять умеренность, - Сигизмундус произнес сию сентенцию с набитым ртом, - поелику чрезмерное потребление мясного приводит к усыханию мозговых оболочек…
Яйцо каталось.
Панна Зузинская вязала, охала и соглашалась что с Евдокией, что с Сигизмундусом, которого подкармливала пирожками. Откуда появлялись они в плетеной корзинке, Евдокия не знала и, честно говоря, знать не желала. За время пути пирожки, и без того не отличавшиеся свежестью, вовсе утратили приличный внешний вид, да и попахивало от них опасно, но Сигизмундус ни вида, ни запаха не замечал. Желудок его способен был переварить и не такое.
- Ой, да какое скудоумие… - отмахнулась панна Зузинская, - на кой ляд женщине ум?
И спицею этак ниточку подцепила, в петельку протянула да узелочек накинула, закрепляя.
- Небось в академиях ей не учиться…
- Почему это? - Евдокии было голодно и обидно за всех женщин сразу. - Между прочим, в университет женщин принимают… в Королевский…
- Ой, глупство одно и блажь. Ну на кой бабе университет?
- Именно, - охотно подтвердил Сигизмундус, ковыряясь щепой в зубах. А зубы у него были крупные, ровные, отвратительно-белого колеру, который гляделся неестественным. И Евдокия не могла отделаться от мысли, что зубы сии, точно штакетник, попросту покрыли толстым слоем белой краски.
- Чему ее там научат?
- Математике, - буркнула Евдокия и сделала глубокий вдох, приказывая себе успокоиться.
Агафья Прокофьевна засмеялась, показывая, что шутку оценила.