Дальше вместо рассуждений в голову полезли воспоминания. Например, вспомнилось, что когда я ещё была ребёнком, у мамы однажды разбилось её большое зеркало, с которым она всегда работала. Причём в тот момент оно было плотно занавешено, и рядом с ним никого не было. И я всё никак не могла припомнить, сколько лет мне было в тот момент и сколько лет прошло с того события. Интересно, уж не то ли самое возмущение, ослепившее плетущих, было тому причиной?
А потом вспомнился Тур. Расслабленно развалившийся в плетёном кресле на веранде, потягивающий сок из бокала, щурящийся на садящееся солнце и с лёгкой улыбкой в уголках губ что-то рассказывающий, сопровождая это обильной жестикуляцией свободной рукой. У него вообще была привычка всегда подкреплять слова жестами, как будто нужные эмоции не удавалось впихнуть в интонации и мимику. Солнце золотило прихотливо торчащие во все стороны вечно взъерошенные вихры, придающие этому солидному умному мужчине вид хулиганистого подростка. Каждая чёрточка его лица, - узкого, резного, с тонким носом, упрямым острым подбородком, резко очерченными скулами и яркими золотистыми глазами, - сейчас всплывала в памяти с болезненной чёткостью, стоило только закрыть глаза. Как и гибкое красиво вылепленное тело; поджарый, пропорционально сложенный, он напоминал собой хлыст. И быстрыми порывистыми движениями, и резкой бескомпромиссностью суждений - в том числе.
Вспомнились ребята. Степенный основательный тускло-золотой Янидар, начальник охраны. Задумчивый и мечтательный, на мой взгляд совершенно не подходящий для этой работы, Иржан; его чешуя была потрясающе красивого цвета, скорее бронзового, чем золотого. Тёмно-золотой язвительный, но болезненно благородный и честный Тумарин. И яркий, причём весь какой-то вопиюще яркий даже в человеческом облике, вспыльчивый и пугающе энергичный Манавур; совсем ещё мальчишка, даже моложе меня.
Вспомнилось, как бились светлые крылья Тура, когда он падал вниз, на голубовато-белый слепяще-яркий лёд, многовековым панцирем сковавший безразличные чёрные скалы. Судорожно, хаотично, как будто не хотели разбиться вместе со всем остальным телом, лишившимся головы; или, может, мне так казалось, а на самом деле их просто рвали острыми холодными когтями восходящие потоки?
Не обращая внимания на текущие по щекам слёзы и уже не испытывая беспокойства от необходимости ступать босыми ногами по холодной земле, я скользнула к выходу. В этот момент мне было глубоко плевать и на все рекомендации Кая, и на всем недовольного Ивара, и на весь этот разнокалиберный зверинец. Сознание один за одним выталкивало на поверхность обрывки воспоминаний о короткой жестокой драке, давшей Стервятнику хорошую поживу; мужчины дорого продавали свои жизни.
Прошёл первый шок от собственного воскрешения, отступила тревога за жизнь, схлынула жгучая волна любопытства и, наконец, пришло осознание всего произошедшего. И способа справиться со всем этим на земле я не видела.
Почти ничего не видя перед собой, я вышла из палатки через довольно просторный тамбур, в котором, кажется, тоже имелась какая-то мебель. И всем своим существом потянулась к высокому чистому небу, совсем не похожему на горное; светлому, тускловатому, подёрнутому лёгкой дымкой.
Меня окликнули по имени, но я даже не глянула в ту сторону, расправляя крылья и поднимаясь вверх. Всё выше и выше, пока воздух всё ещё может служить опорой. Туда, где тяжело дышать, где холод сковывает тело, болью прокатываясь по напряжённым мышцам часто и тяжело плещущих крыльев. Растворяясь в бесконечной безразличной ко всему живому синеве, чтобы, достигнув предела, сложить уставшие крылья и камнем рухнуть вниз с тихим протяжным рыком, переходящим в стон.
Земля кружится где-то очень далеко вверху, стремительно падая на голову. Воздушные плети оглаживают чешую, не способные причинить вред ни длинному гибкому телу, ни плотно окутавшему его кокону крыльев. Солнце висит где-то сбоку, слепя и дополнительно дезориентируя в пространстве.
Потом, когда столкновение уже кажется неизбежным, выровнять падение и выйти из пике. Держать, стиснув зубы, выворачивающий суставы и рвущий тонкую перепонку ветер, - пока крылья не превратятся в сгустки жгучей, острой, безжалостно отрезвляющей боли. Выплюнуть небу в глаза слепящее голубое пламя, - долгим выдохом, пока не останется ни воздуха в лёгких, ни огня в душе. Выплеснуть в этом единственном выдохе всю боль, всю тоску об ушедших, всю ненависть к убийцам. И заставить себя вспомнить, что никто и никогда не уходит бесследно, и зеркала этого мира ещё отразят родные золотые глаза, - не сейчас, но когда-нибудь.
Просто уйти за любимым.
Гораздо сложнее отпустить его одного…
Позволить измученному телу опуститься в высокую траву, уткнуться в неё лицом, обхватить ничего не чувствующими человеческими руками вздрагивающие плечи и разрешить ласковой темноте забвения окутать сознание, спеленать, убаюкать и на неопределённо долгий срок укрыть от всего мира. Там, в темноте, спрятать всё, что оказалось неспособным вместить небо. Про запас, когда выдастся шанс предъявить этот счёт кому-то, пусть даже - самому Дракону. И там же, в этой же темноте, отыскать способность жить дальше, верить в лучшее и вновь расправить крылья.
Сон опять был мерзкий, причём ещё хуже, чем предыдущий. В очень тесной клетке я билась, пытаясь освободиться, калечась о прутья. И всё никак не могла остановиться, прекратить эту бесполезную самоубийственную борьбу с равнодушным железом; меня вёл жуткий, парализующий волю страх.
К счастью, сон этот оказался недолгим. Ррванулась сильнее, прутья подались… и я резко села на койке, обшаривая окружающее пространство шальным взглядом.
Место узнала сразу: всё тот же лазарет. И рубашка та же самая или очень на неё похожая. А вот дальше начались отличия. Во-первых, на дворе явно была ночь. Во-вторых, состояние моё оставляло желать лучшего: всё тело ломило, от слабости шатало, во рту был мерзкий металлический привкус. В-третьих, не отличалось радужностью и настроение; было мне тяжело, горько и обидно. Но, впрочем, если сравнивать с разъедающей сердце болью и ненавистью, царившими в душе до похожего на обморок сна, можно сказать - весьма неплохо. Ну и, в-четвёртых, я была не одна.
На соседнем лежаке, устроившись на нём с ногами, при свете прицепленной к краю койки странной лампы на длинной суставчатой ноге сидела с книгой Рася. Будто почувствовав мой взгляд, девушка вскинулась и радостно улыбнулась.
- Привет! Наконец-то ты очнулась! Хочешь пить?
- Привет, - несколько озадаченно ответила я и тут же закашлялась; горло нестерпимо саднило. Рассвета, игнорируя мою бурную протестующую жестикуляцию, тут же спорхнула с насиженного места, кинулась к столу и вернулась ко мне с большой жестяной кружкой в руках.
- Вот, держи, - протянула посуду, аккуратно придерживая, чтобы я не расплескала, и присела рядом со мной на край кровати.
- Спасибо, - выдохнула я, осушив махом едва ли не пол кружки. Вода была приятно прохладная, но не ледяная.
- Ну, как ты? - поинтересовалась девушка, забрала ёмкость с живительной влагой и участливо погладила меня по плечу.
- Спасибо тебе большое, - неуверенно улыбнулась я в ответ. Не догадаться, зачем она тут сидит, было сложно; наверняка контролирует, чтобы по пробуждении не совершила какую-нибудь глупость. - Совершенно не обязательно было куковать у моей постели пол ночи. Всё нормально, я… перегорела уже, не волнуйся.
- Ну как же - не обязательно! Как минимум, непременно стоило перед тобой извиниться за этих дураков, - нахмурилась она.
- За каких?
- Да за Кая с Иваром. Два чурбана, одно слово - мужчины! Ты не волнуйся, я у них уже всё выспросила, и даже уже отругала обоих. У тебя беда такая, а они со своими допросами… Не удивительно, что в конце концов вот так прорвало, - сочувственно качнула головой девушка.
- Не думаю, что по мне можно было понять, что я на грани истерики. Откуда им было знать, - философски заключила я. - Это… нормальная реакция, защитный механизм. Взрослые драконы ничего не забывают, и если в плане хронологии событий это очень удобно, то с эмоциями уже сложнее. Мы умеем… принудительно сбрасывать излишки, "отпускать" события. Память никуда не исчезает, но смягчается отношение к проблеме. Тура ведь не вернуть, а страдать о нём и ковыряться когтями в собственной ране - довольно бессмысленное занятие. Он сам бы этого первый не одобрил, - я пожала плечами. Сейчас воспоминания о мужчине не давили и были наполнены скорее светлой грустью, чем болью, и говорить о нём я могла совершенно спокойно.
- А истории про драконью любовь, выходит, сказки? - она удивлённо вскинула брови, и тут же смущённо отвела взгляд. - Прости, я не подумав ляпнула.
- Да ничего, - хмыкнула я. - Нет, это не сказки. Просто иногда эмоции оказываются настолько сильны, что выжигают дракона целиком. Но, к счастью, такое случается довольно редко. Ты ещё раз извини, что из-за меня тебе пришлось…
- Не извиняйся, я сама вызвалась тут посидеть, - отмахнулась она. - Во-первых, тебе на самом деле не стоит сидеть в одиночестве, даже если всё на самом деле обстоит не так трагично, как я думала. Во-вторых, я совершенно не хочу спать, и рада предоставившейся возможности не бессмысленно ворочаться в кровати, а заниматься чем-то полезным. Ну, и, в-третьих, мне ужасно интересно с тобой поболтать, если ты не против. Я до сих пор не видела настоящих драконов, вы же у нас считаетесь сказкой. Ты очень красивая, особенно в небе!
- Ну, это нормально, - захихикала я, легко соглашаясь на "поболтать" и принимая предложенную тему. - Дракон - он только в небе дракон, а на земле - так, странная цветная ящерица.