– Каждый из нас делает собственный выбор и идет своим путем. Даже Бишоп не в состоянии предусмотреть все возникающие ситуации. Мало ли что и как вдруг развернется. – М-да... – Бо замолчал, внимательно посмотрел на Дайану. Та продолжала старательно рисовать. – А похоже, что-то начинает разворачиваться. Квентин, девушка в любую минуту может выйти из этого состояния. Надеюсь, мне не нужно говорить, что при виде незнакомца она будет... ну, скажем, огорчена. Сбита с толку. Дайана не захочет довериться человеку, которого ни разу не видела. Осторожнее, приятель. Не суетись, Квентин, – несколько раз повторил Рафферти, неторопливо удаляясь от оранжереи.
Квентин не имел представления, как следует действовать в сложившихся обстоятельствах, но это его не остановило. Он расправил плечи, сделал несколько глубоких вдохов и вошел в оранжерею.
Проходя мимо мольбертов, он без особого интереса смотрел на странные рисунки. Он подумал, что если они действительно отражают внутреннее состояние, то Бо имеет дело с явно эмоционально расстроенными типами.
Подойдя к Дайане, Квентин сразу обратил внимание на ее бесстрастное, спокойное лицо и расширенные зрачки. Пока он раздумывал, как ему лучше поступить – заговорить или дотронуться до нее, она вдруг отчаянно заморгала и тряхнула головой. В ту же секунду разжались ее пальцы, сжимавшие угольный карандаш, и он упал на пол. Пальцы девушки снова сжались, словно их свела судорога.
– Дайана, – шепнул Квентин.
Она хмуро покосилась на него и спросила тихо и невнятно, будто сквозь сон:
– Что ты здесь делаешь?
– Хотел пригласить тебя на ленч.
– Да? – Она посмотрела на свой мольберт, затем перевела взгляд на Квентина, потом снова вернулась к рисунку и стала внимательно его рассматривать. Лицо Дайаны заметно побледнело и исказилось страхом, глаза расширились.
Все так же повинуясь интуиции, Квентин подошел к ней, взял за руку и только сейчас увидел рисунок. То, что он испытал, было даже больше, чем шок.
Рисунок был удивительно хорош, особенно для угольного карандаша. Дайана изобразила окно, подоконник, весенний сад под ним, прекрасно выписав черно-белыми пятнами цветы и кустарник. Напротив окна стояла маленькая девочка лет восьми-девяти. На шее у нее висел крошечный медальончик в виде сердечка.
Очнувшись, Квентин хриплым голосом произнес:
– Боже мой... Ведь это же Мисси.
Глава 3
– Мисси? – переспросила Дайана. Она повернулась и посмотрела на Квентина. – Ты ее знаешь? В смысле, это реальная девочка? – Голос Дайаны дрожал. Сама она напряглась, словно готовилась убежать.
Квентин, справившись с волнением, вдруг почувствовал, что, непроизвольно схватив Дайану за руку, стиснул ее слишком сильно. Девушка, правда, этого не замечала. Улыбнувшись через силу, Квентин разжал пальцы.
– Прекрасный рисунок, – сказал он и ободряюще кивнул. – Особенно тебе удались глаза. Этот печальный взгляд трудно забыть.
– Но... Я не знаю ее. И я первый раз в жизни слышу имя Мисси.
– Возможно, ты просто забыла, – предположил он. – Ты видела ее очень давно.
– Что?
Квентин выругался про себя и решил сменить подход:
– Послушай, Дайана, давай поговорим обо всем за ленчем.
– А почему бы не поговорить обо всем здесь? – резко ответила она. Девушка опустила глаза, почувствовав его пальцы на своем запястье, и отдернула руку. – Квентин, кто такая эта Мисси?
Он заставил себя снова посмотреть на рисунок и получше разглядеть его, думая о том, есть ли на самом деле сходство портрета и Мисси. Сходство, несомненно, было, так что притворяться перед Дайаной не имело смысла.
Разве что... Нет, сомнений быть не может. Дайана изобразила Мисси, причем великолепно, потрясающе. Девочка стояла как живая – большие печальные глаза, длинные темные волосы, овальное лицо со вздернутым подбородком, упрямо сжатый рот. Она стояла, скрестив ноги.
Именно такой она навсегда запечатлелась в памяти Квентина.
– Квентин, – услышал он голос Дайаны.
Он посмотрел на девушку, совершенно не заботясь о том, чтобы скрыть свои чувства.
– Может быть, у меня просто разыгралось воображение? – проговорил он.
– Кто эта девочка? – снова спросила Дайана медленно, растягивая слова.
Несколько минут Квентин молча смотрел на нее.
– Это Мисси Тернер. Она погибла, когда ей было восемь. Здесь, в Пансионе. Двадцать пять лет назад.
Дайана ахнула и отшатнулась, но быстро пришла в себя.
– Понимаю, – прошептала она. – Наверное, я где-то видела ее фотографию.
– Ты не вспомнишь где?
– Даже не буду пытаться. У меня плохая память. Одно время меня пичкали такими сильными лекарствами, что я просто теряла чувство времени.
Дайана проговорила это буднично, бесстрастным тоном. Квентин смотрел на нее с жалостью: он-то понимал, что ничего страшнее по отношению к людям придумать невозможно. Он несколько раз кашлянул, прежде чем снова заговорить:
– Тебе не надоело стоять здесь? Мое приглашение на ленч остается в силе. Пойдем? Сядем на веранде, поговорим при солнечном свете. Здесь у вас несколько темновато.
Девушка явно не хотела уходить, но и Квентин решил не отступать. Не давая Дайане опомниться, он принялся убеждать ее.
– Ты приехала сюда с определенной целью – пройти курс самоанализа. Ты же сама мне об этом говорила, помнишь? В процессе занятий ты рисуешь изумительный портрет девочки, которая погибла здесь двадцать пять лет назад. Ее убили. Вот уже много лет я пытаюсь раскрыть это убийство. Все эти факты не случайное совпадение. Я уверен – нам нужно объединить усилия. Как ты думаешь, стоит это разговора за ленчем?
– Наверное, да, – согласилась она.
– Спасибо, Дайана. Пойдем?
Она еще с полминуты смотрела на портрет, затем открепила его, скатала в трубочку и сунула в свою огромную сумку, висевшую на углу мольберта. Затем скинула халат, повесила на другой угол, а сумку перекинула через плечо.
Квентин краем глаза заметил, что в сумке лежит альбом, но не стал интересоваться, зачем постоянно носить его с собой. Он улыбнулся и кивнул, показывая, что готов следовать за Дайаной.
У входа в оранжерею она вдруг остановилась, словно вспомнила о чем-то, что забыла сделать.
– Послушай, Квентин, а где Бо? Разве я была одна в оранжерее, когда ты вошел?
– Он ушел, как только я тут появился, – ответил Квентин, надеясь, что она не станет подробно расспрашивать о Рафферти.
Дайана безразлично пожала плечами и двинулась дальше. До веранды они шли молча, молча сели за столик. Предупредительная официантка взяла у них заказ, ушла и через несколько минут вернулась с холодным чаем и тарелкой пирожных.
Дайана ни до чего не дотронулась.
– Ты сказал, что много лет пытаешься раскрыть убийство этой девочки. Зачем? – спросила она. – Ведь двадцать пять лет прошло. Тебе самому в то время сколько было?
– Двенадцать.
– Ты был здесь, когда ее убили?
Квентин кивнул:
– Я родился и вырос в Сиэтле, но тем летом мы переехали сюда. Мой отец был инженером, его пригласили в Лежэ руководить постройкой главного моста. Жили мы здесь, в Пансионе, в одном из коттеджей.
– То есть, лето ты провел здесь. А Мисси? Она тоже здесь жила?
– Да. Ее мать работала прислугой. У них была маленькая комнатка в северном крыле. Многие служащие Пансиона там жили. – Он помолчал. – В то лето детей здесь было немного. Мы держались вместе, играли, катались на лошадях, плавали. Рыбу удили. В общем, были предоставлены сами себе. Взрослые не обращали на нас особого внимания, они были довольны, что мы не путаемся у них под ногами. – Он усмехнулся.
Дайана не помнила, какой она была в восемь лет, поэтому спросила:
– Она тебе нравилась?
Квентин задумался:
– Знаешь, сейчас мне кажется, что да. Хотя тогда я воспринимал ее просто как приятеля, который был младше меня. Она была единственной девочкой среди нас, причем самой маленькой. Скромная приятная девчушка, которая не боялась жуков и охотно играла в наши мальчишеские игры. Постепенно я привык к ней...
– Ты был единственным ребенком в семье, – сказала Дайана задумчиво.
Квентин не удивился ее догадке.
– Да. Поэтому в окружении других детей я чувствовал себя несколько... необычно. Но мне нравилось играть с ними. К концу лета Мисси стала для меня как сестра. Я всегда хотел, чтобы у меня была сестра.
– Это случилось в конце лета?
Квентин кивнул:
– Да. В августе. Скоро исполнится двадцать пять лет с тех пор, как она погибла.
– А что случилось?
Лицо его посуровело, глаза блеснули.
– То лето мне с самого начала показалось странным. Было в нем что-то неуловимо зловещее, – медленно произнес он. – Сначала я подумал, что виной всему старинные здания. Такие места всегда навевают страх. Я это заметил еще до того, как приехал в Пансион. Нам доводилось жить в старинных домах, и я всегда чувствовал себя в них неуютно. Кроме того, мы частенько сидели вечерами у костра и пугали друг друга ужасными рассказами о привидениях. Но мои тогдашние ощущения были вызваны не разыгравшимся воображением. Мы все ощущали какое-то беспокойство.
– Какого рода беспокойство?