– Совсем чуть-чуть, – пробубнила Нилка, – всего одну ложку.
– Ох, девка, помяни мое слово: не выйдешь ты замуж. Какая из тебя работница?
Нила уже стояла в прихожей. Прикрыв трубку ладошкой, с недоумением в голосе спросила:
– Ба! А разве замужество – это работа?
– Неисповедимая, девонька моя, неисповедимая.
…Звонила Тонька Белкина – подруга, соседка, наперсница и одноклассница.
Их семьи жили по соседству в рабочей общаге завода.
– Кива, – сварливо начала Белкина, – ты домой собираешься?
– Делать мне, что ли, нечего? У предков война, а мне готовиться надо. Ты же знаешь, если не напишу тестирование, мне петля.
Русичка и математичка – две мегеры, две ближайшие родственницы Дракулы – висели якорями на мечте Неонилы Кива.
Большие надежды Нилка возлагала на шпоры и Тоньку, которая обещала пронести на тестирование мобильник.
– Вместе бы учили. Первый раз, что ли? – Подруги не только вместе учили уроки. Ниле перепадало со стола Белкиных, с плеча крупненькой Тоньки и в целом от щедрот соседей, не говоря уже о том, что от дебошей отца Нила укрывалась тоже у подруги.
– Нет, я с бабушкой поживу.
– Ой, – приуныла Тонька, – а я думала, ты мне сошьешь платье на выпускной.
Шить Нилу научила Катерина Мироновна – мать практиковалась в другом рукоделье.
Уроки труда мгновенно стали для Нилы любимыми, а походы в магазины тканей – грезами наяву, способом уйти от действительности.
Забывая о времени, Нила замирала, как ящерица, между стеллажами с отрезами, зависала у вешалок с образцами, пробовала на ощупь надменную роскошь парчи и гипюра, простоту вельвета и сермяжность джинсы и млела от счастья – все одинаково притягивало и вдохновляло Нилу… В голове роились волнующие образы и силуэты.
Увы, мечтам суждено было оставаться мечтами, образы и силуэты заселяли виртуальные миры.
Бездарной же, совершенно неспособной к шитью Тоньке ничего не стоило приладить левый рукав к правой пройме, а правый – к левой.
– До выпускного еще две недели, – через паузу отозвалась Нилка, – сошью, куда от тебя деваться.
– А когда?
– После тестирования.
– Успеешь?
– Да что там успевать? Час на кройку, час на сметку и примерку. Прострочить и оверложить – еще два часа.
Это было за гранью Тонькиного понимания.
– Ладно. Да, слушай! Я такая иду из магазина домой, а навстречу Веня такой выплывает – у твоих был.
Вениамин Скрипников считался Нилкиным парнем. Ему было семнадцать, и он собирался в армию – учеба вызывала у Вени непреодолимое отвращение.
В поселке не осталось подъезда, где Веня не тискал бы Нилку.
– Ты меня не любишь, – канючил незадачливый любовник. Возбуждение разрывало пах, виски ломило, губы горели огнем.
Не знающая родительской ласки, нимфетка таяла в неопытных руках кавалера, но стоило ему проявить настойчивость, трусливо отыгрывала назад.
Ссоры возникали перманентно, Веня грозил найти другую, но от угроз к делу не переходил. Так они и существовали.
– Так что жди, – промурлыкала Тонька.
– Черт. Скорей бы его забрили, – вырвалось у Нилы.
– Добрая девочка, – съязвила подружка, и они простились.
Русичка с математичкой по неведомой причине взяли отгул по основному месту службы и из демонов превратились в престарелых ангелов-хранителей. Эти престарелые ангелы-хранители оказались беззубыми, немыми, слепыми и глухими, и Нилка внаглую скатала ответы и нужные баллы наскребла.
В исторический день, 25 июня, отправила в техникум копии документов и две фотографии три на четыре, на которых проявилась, вопреки мрачным бабушкиным прогнозам.
Пропуск в рай был практически в кармане, несмотря на это (а может, благодаря этому), Нила со всей страстью взялась за шитье выпускных – одинаковых! – платьев Тоньке и себе.
Выпускной отгремел, оставив после себя головную боль, засосы на шее и кучу любительских фото, и время, как водится, замедлило движение.
В ожидании ответа из техникума Нила днем отбывала трудовую повинность – корячилась на огороде, а вечерами обжималась с Веней на скамейке перед домом.
Чувствуя надвигающуюся разлуку, Веня домогался с особой настойчивостью, но Катерина Мироновна стояла на страже внучкиной нравственности.
– Нилка! Опять этот малолетний кобель под забором дрочит? – не стеснялась в выражениях баба Катя. – Женилка выросла в ущерб мозгам. Чтоб духу его не было в моем доме и в окрестностях, а не то я ухватом по спиняке пройдусь, мало не покажется. И тебя вожжами перетяну. Ишь, распарились оба, за версту несет срамом.
Вожжи в хозяйстве перевелись вместе с дедом Иваном, мужем бабы Кати, и конем Ивашкой – лет пятнадцать назад, но красная, как вареный рак, Нилка одернула юбчонку, мышью проскочила в спальню и закусила кулаки от обиды.
Ничего-ничего. Скоро-скоро.
То ли безлунная ночь Гекаты, то ли возбуждение – что-то повлияло на мозговую деятельность Вени. Он вдруг завопил под забором, как потерпевший:
– Баба Катя, я жениться хочу на Нилке!
Это было что-то новенькое.
Нилка хмыкнула и схватилась за щеки. А что, если на самом деле выйти замуж за Веню? Вот прикол будет!
– Иди-иди, жених, – баба Катя для убедительности потрясла ухватом, – много вас таких ходит.
Выйти замуж за Веню, продолжала соображать Нилка, значит проститься с мечтой, а как жить без мечты? Как мать? Совсем не прикольно.
Странное дело: мать с отцом все-таки было жаль.
Бабушка слышать не хотела о сыне и невестке, запретила внучке упоминать их имена и не позволяла носить родителям продукты.
Нарушая запрет, Нилка по-тихому подкапывала молодую картошку, дергала редис, зелень и на велосипеде отвозила предкам.
– Давай, давай, – кипятилась Катерина Мироновна, обнаружив подрытый картофельный куст, – поставляй им закуску к столу. Быстрее сдохнут.
Нилка пугалась перспективы и отмалчивалась.
Перспектива вырисовывалась мрачнее некуда, траурная перспектива – тут бабушка была права.
Высохшая, как мумия, мать проявила смекалку: бутылки теперь ставили рядом с кроватью и пили лежа, как патриции. На кровати патрициев и накрывало.
Случись что, думала Нилка, никто не хватится. Ведь ее, Нилы, не будет, а бабушка не переступит порог дома "этого выродка, этой собаки, прости, Господи".
Правду сказать, мысли эти не задерживались в Нилкиной головушке. Воздух свободы уже щекотал ей ноздри.
Совершенно неожиданно идея с женитьбой понравилась Вене.
На следующий день он приволокся к Нилке с букетом ромашек, вырванных прямо с корнем, и брякнул:
– Нилка, выходи за меня.
Причепуренный, с ромашками в кулаке, Веня выглядел слоненком с открытки.
Нилка моргнула:
– Вень, мы ж несовершеннолетние.
– Так и что? Вон Саньку со Светкой расписали же.
– Так ведь по залету.
– А нам кто мешает?
– Венечка, ты забыл? Я поступать собралась.
– На фига? Чем тебе здесь плохо?
– Здесь работы нет.
– Как это нет? Люди же работают. Вон объявление в газете: набирают учеников парикмахеров.
– Там платить нужно.
– А в техникуме не нужно?
– А в техникуме я буду стипендию получать.
– Так прямо и будешь?
– Буду, – Нилка насупилась, – если не веришь, проваливай.
– Ну и дура.
– Сам дурак.
– Я, может, и дурак, только я жениться предлагаю. А вот найдешь себе какого-нибудь умника, он тебя попользует и пошлет подальше.
– Точно – дурак.
– Будешь локти тогда кусать, – продолжал каркать Веня.
– Не буду.
До Вени начало доходить.
– Нилка, ты меня что, не любишь?
Нилка задумалась. К Вене она привыкла, как к зубной щетке, Веня был всегда, как рассвет и закат. В груди у Нилки что-то дрогнуло.
– Люблю, Веня. – Она обняла за шею своего кавалера.
– Тогда выходи за меня.
– Хорошо. Из армии вернешься – поженимся.
– Так это когда будет? – разочарованно протянул Веня и отстранился.
– Ну, тогда засылай сватов, – сдуру ляпнула Нилка.
От большого ума Веня сообщил родителям о своем намерении привести в их дом невестку.
– И кого это, интересно? – полюбопытствовала Венина мамаша, насмешливо глядя на плод их со Скрипниковым былой любви.
– Нилку. Я люблю ее, – на всякий случай объяснил Веня.
– Нилку? – ахнули родители. Батя у Вени трудился токарем на метизном заводе, а матушка – медсестрой в поликлинике. Батя в семье был головой, и мать – вертлявой шеей.
– Нилку.
– Эту версту коломенскую, эту тлю? – не поверил папаша.
– Никакая она не тля, – оскорбился за любимую Веня, – она хрупкая и нежная.
– Много ты понимаешь, – презрительно скривился папаша, – тебе жена нужна, а не ваза напольная. И вообще, сходи в армию, а там видно будет.
Мамаша хранила горестное молчание.
Медицина бессильна: если ее Веня что-то задумал, пойдет до конца.
Сколько слез она пролила, отговаривая его от армии, а все без толку. Но жениться на Нилке – это уже слишком. Это – поставить крест на роду Скрипниковых.
Ясно же: дурная кровь у этих Кива. Что мать, что отец – совсем спились, усохли, в скелетов превратились, уже ветром качает. А ну как Нилка пойдет по родительским стопам и потянет за собой их кровиночку? Ведь всем известно: если жена пьет, то муж обязательно сопьется. А ну как пагубная тяга передастся внуку или внучке? Тьфу, тьфу, тьфу.