Тимофей Ставрин, у которого после скоропалительного отъезда Ласточкина жил теперь Виткевич с разрешения батальонного командира, глядел на Ивана маленькими добрыми глазами и шептал:
— Бог, он добрый. Все знает…
Иван часто видел Ставрина над собою рано по утрам. Тимофей что-то шептал. Иван не понимал всех слов. Но чувствовал — тот молился о счастье…
6
Крепость Орская засыпала сразу. Сначала тушили свечи у отца Леонида. Потом, словно по сигналу, гас свет в окнах коменданта, ротных командиров. Орск засыпал.
Только иногда свет продолжал гореть в окнах у Яновского. В синий воздух летели тихие аккорды клавесина. Ночи были темные, августовские.
Иван возвращался с рыбалки. Около дома Яновского он повстречался с командиром второй роты Фыриным. Тот шел в сопровождении мальчишки-персиянина. Днем мальчонка бегал по пыльным улицам Орска вместе с русскими ребятишками.
Веселился, смеялся, широко раскрывая свои щелочки-глазенки. Часто он стоял под ивами вместе с ребятами, наблюдая, как солдаты маршировали на плацу. Солдаты говорили Ивану, будто он сын какого-то везира восточного и отбился от племени отца. А посему очутился в Орске.
Сейчас он бежал впереди Фырина и плакал. Мальчонка считался фыринским человеком, но в крепости все прекрасно знали, что Фырин не уплатил за него и ломаного гроша, потому что платить было некому.
Фырин был здорово пьян, а мальчонка боялся пьяных до смерти, несмотря на то, что ротный был человек добрый и никому плохого не делал преднамеренно.
— Что ты слезы льешь? — бормотал Фырин, спотыкаясь о застывшие после недавнего дождя комья грязи.
Мальчонка плакал навзрыд и не отвечал.
— Да не рыдай, дитя! — пропел Фырин высоким голосом.
Это рассмешило Ивана. Он подошел к Фырину и поприветствовал его. Фырин остановился и, раскачиваясь, уставился в лицо Ивана. Узнал. На приветствие ответил ласково: как и все в крепости, он знал, что ссыльного любит Яновский.
Фырин положил руку на плечо Ивану и начал жаловаться на жизнь. И счастья нет, говорил он, и денег нет.
— Может быть, вы мне, ваше благородие, мальчонку продадите? Я уплачу хорошо, вот вам и деньги появятся… — предложил Иван отчаянно дерзко.
— Тебе? А зачем? — задумчиво спросил Фырин.
Иван даже не успел объяснить ротному, что мальчугашка маленький совсем, по дому тоскует, по Азии. Фырин не дослушал его, закрыл глаза и закричал:
— Сатисфакцию! За оскорбленье — кровь! Сатисфакцию! — последнее слово ротный пропел высоким голосом.
По-видимому, пение ротного командира заставило Яновского выйти на крыльцо: все это происходило в десяти шагах от окон его дома.
— В чем дело, господа? — негромко спросил подполковник.
— Ваше высочество! — загремел Фырин. — Ссыльный в солдаты Виткевич…
— Господин Фырин, — перебил его Яновский строго. — Вы столь вольны в употреблении титулов, что я опасаюсь последствий, для вас неприятных.
— Прошу простить, господин подполковник, ошибка зрения! А-аднака, господин подполковник, я требую сатисфакции.
— Офицер у солдата? — поднял брови Яновский. — Стыдитесь, друг мой. В чем хоть причина?
— Я хотел купить у… — начал Иван, но Фырин перебил его.
— Он хотел купить у меня перса моего. Дай поцелую, орда, — обернулся он к мальчику. — Мало вы нас в ярме держали, чингис-ханы проклятые!
Яновский рассмеялся. Иван впервые слышал такой веселый смех у подполковника.
— Я бы на вашем месте продал, — перестав смеяться, сказал Яновский. — Право же, нам, грешникам, это зачтется.
Подполковник знал слабое место Фырина: ротный любил каяться, жаловаться на жизнь, на грехи. Есть такой сорт людей, которым это доставляет наслаждение.
— А зачтется? — усомнился Фырин.
— Наверняка, — успокоил его Яновский.
— Ну, тогда продам. Прощай, душа моя, киргиз! — пропел ротный и, откозыряв подполковнику, пошел по улице, спотыкаясь все время о комья грязи.