А Туча спокойно, словно бы ничего не произошло, отошел от толпы товарищей, которые его расспрашивали, что тут произошло, и сунул что-то в руку Озерову, стоящему перед своим ларем.
– Твое, бач, счастье! На, бери! Давай рушницю.
– Што!.. Два рублевика! – протянул Озеров, поглядев, что ему сунул донец. – Не! Пляши на Калугу! Ступай, приятель, отколь пришел!..
Поглядел Туча, не говоря ни слова, забрал свои деньги и пошел к своим.
– Казак кряжистый! – почесывая затылок, проворчал стрелец и позвал покупателя снова.
– Гей, слышь! Набавляй полтину и бери! Уж больно ты мне по сердцу пришелся!..
Туча, словно не слыша зазываний, шел развалистой походкой все дальше и затянул своим сильным, густым голосом:
Ихав казак с Дону,
С Дону – тай до дому!.. Гей…
– Эх, пень проклятый!.. Слышь! Друг сердечный, усатый таракан запечный!.. Вернися! Иди, бери за свое! Шут с тобой! Где нашего не пропадало! Сыпь рублевики!.. Почину ради уступаю. Почин – велико дело!.. Гей!..
Отмахнувшись от Афоньки, который по знаку дяди кинулся за Тучей и почти силой тащил его к ларьку, – есаул спокойно вернулся, положил на прилавок два рублевика, которые так и лежали у него в ладони, наготове, взял пищаль, обернул ее рядном и наставительно заметил стрельцу:
– Просил бы без лишку да по чину, то не сидел бы без почину. А у меня рука – легкая. И шведы, и литовцы, и поляки мою руку знают. По два раза – ни разу не бью. Как раза дал, так и наповал! Мне пищаль продал, так теперь, гляди, и жену с дочкой до вечера цыганам продашь за хорошую цену!..
Донцы и молодежь, которая еще толпилась у ларька, расхохотались.
– Типун тебе на язык да десять под язык! – отплевываясь, ворчал Озеров.
– Ох, брат, да ты глядишь ли, кому товарец продал! – обратился к Озерову средних лет человек, одетый просто, но хорошо, в синем кафтане тонкого сукна, перехваченном черкесским кушаком, к которому подвешен был большой кинжал в серебряных ножнах, а с другой стороны – торчала рукоять немецкой широкоствольной пистоли. Это оружие и богато расшитый ворот белой рубахи тонкого полотна, выглядывающий из-под распахнутого кафтана, показывали, что это не торговый или посадский человек, не слуга боярский, как можно бы судить по темному короткому наряду и простой шапке, с узкой барашковой опушкой и красным, суконным верхом.
Это был небогатый служилый дворянин, Петр Горчаков, который с тезкою своим, князем Петром Кропоткиным, с Никитой Пушкиным да с Василием Кондыревым, такими же мелкопоместными дворянами, пришел на торг, кинулся на выстрел и потом задержался у озеровского ларя, привлеченный сценой купли-продажи диковинной пищали.
Озеров, услыхав замечание Горчакова, не торопясь оглянулся, окинул говорящего внимательным взглядом и, решив, что надо ответить незваному собеседнику, почесал в затылке и лениво проговорил:
– Я, слышь, не дьяк да не подьячий розыскной. Не сам болярин из приказу из Сыскнова, Разбойного, штобы пытать у каждого: «Ты хто? Да ты откуда?..» За энто мне полушки не дадут поломанной на всем торгу! А тута, гляди-ко, на ладони два свеженьких рублевика, как стеклышко!.. А ты уж спросы чини, допросы да разбирай, коль уродился такой мудреный дядя!.. Вот те и весь мой сказ!
– Добро! Выходит: «Денежки на кон, а там хошь и сам на кол!» Все буде ладно! Хоть виру, цену крови – принимаешь рублевиками… Торгаш прямой как есть, хошь и стрелец ты московский! – укоризненно проговорил Горчаков.