– Что ж, если кто хочет ослепнуть, имеет полное право, – заметила миссис Траншан, и Тристрам не посмел даже пискнуть.
Он взглянул вверх, на ступеньки. Лимонно-зеленые ковры, на белые стены сведены рисованные модели первых поездов и машин. Он взбежал по лестнице через три ступеньки, на площадке остановился и посмотрел вокруг. Шесть дверей – все белые, все одинаковые. Полминуты он старался решить, в какую войти. Наконец услышал за одной из них звуки легкой музыки, опустился на колени и приложил ухо к замочной скважине. Улыбнулся, встал, набрал в легкие воздуха – и открыл дверь.
Дженни лежала на кровати и читала журнал. Лежала на животе, согнув колени и болтая ногами в такт музыке, подперев голову руками. Увидев Тристрама, она отпустила ноги, и они плюхнулись на пружинящую кровать, перевернулась на спину и села. При этом юбка немного задралась, и Дженни ее одернула.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Потом Дженни – все-таки хозяйка – поднялась и уставилась в пол перед ногами Тристрама.
– Привет, – поздоровалась она.
– Что читаешь?
– Так, журнальчик. Хочешь посмотреть? Оторвав глаза от пола, она посмотрела на него.
Он пожал плечами.
– Подожди, сейчас пластинку переставлю. А эта тебе понравилась?
Теперь она не отводила глаз от его лица.
– Ничего. А ты меломанка?
– Как сказать? Не совсем. Пластинки уж больно дорогие.
– Да? Я не в курсе, вообще их не покупаю. А что, карманных денег тебе на пластинки не хватает?
– Должно хватать, да враз куда-то деваются.
– У меня то же самое.
До сих пор он тупо смотрел в какую-то точку на кровати, но наконец поднял голову. Их взгляды встретились – и разошлись.
– На что ты их тратишь? – спросила она.
– Сам не знаю. На всякую всячину. На хрустящий сыр с луком.
– Врешь. – Она хихикнула.
– Точно.
– Запах – бррр!
– Знаю.
И они захихикали вместе. Снова наступила тишина. Дженни продолжала возиться с проигрывателем.
– Черт.
Она не могла просунуть пластинку под ручку звукоснимателя. Тристрам опустился рядом на колени.
– Дай я.
– Не разобьешь?
– Не бойся. – Пластинка скользнула на место. – Порядок.
– Это Вероникина, – объяснила Дженни. – Она все время пластинки покупает, а потом они ей надоедают.
– Сколько ей лет?
– Шестнадцать. А что?
– Просто так. С виду она старше.
– Знаю. Все это говорят. Но она иногда такие штучки выкидывает, будто ребенок. Честно, ты даже не поверишь.
– Например?
– Не поверишь. Честно.
– Поверю. Не стесняйся.
– Нет, все равно не могу, все-таки она – моя сестра.
– А я тебе расскажу про брата.
– А что мне твой брат, я с ним вообще не знакома. Даже не знаю, как зовут.
– Филип. Когда познакомишься, я тебе про него расскажу. Обещаю. Так какие штучки выкидывает твоя Вероника?
Дженни взглянула на проигрыватель, стараясь глазами поспеть за движением пластинки. Немножко помурлыкала вместе с ней.
– Она до сих пор иногда плачет.
Дженни села на пол, ожидая, что Тристрам будет ошеломлен.
– Это все?
– Что значит "все"? Ей шестнадцать лет. Я же сказала.
– Подумаешь. Все плачут, просто большинство это скрывают. Моя мама иногда плачет. Это я точно знаю. Все плачут.
– Не все.
– Все. Просто никому про это не рассказывают. Посмотри телевизор: там люди все время плачут, даже шпионы.
– Ну, это если только друга убьют или с девушкой что-то случится.
– Для них это важно – вот что главное. Может, то, из-за чего плачет Вероника, для нее важно.
– Ты же ведь не плачешь? – спросила она почти с вызовом.
Тристрам на миг задумался, провел рукой по волосам.
– Редко, но бывает. – Он снова задумался. – Вообще-то уже давно не плакал.
– Вот видишь.
– Просто ничего грустного или плохого не случалось.
– А если что-то случится, будешь реветь белугой, да? Она почти торжествовала.
– Нет, конечно.
– Вот видишь.
Но Тристрам гнул свою линию.
– Между прочим, все люди – разные. Дженни почесала коленку.
– Допустим.
Они вместе уселись на кровать, Дженни подмурлыкивала мотивчик, звучавший с пластинки. Голос у нее был нежный, удивительно зрелый.
– "Давайте вместе, давайте разом, все кончим вместе, все кончим сразу".
Тристрам хихикнул.
– Что смешного?
– Да строчка эта.
– Какая?
– "Давайте вместе", – объяснил он.
– Что же в ней смешного?
– Не понимаешь, что она значит?
– Какое слово?
– Да вся строчка, целиком. Он ухмыльнулся.
– Чего же тут не понять?
– Тогда объясни, что она значит, – решил подзадорить ее он.
– Что в ней говорится, то и значит, – ответила Дженни.
– Нет. А скрытый смысл?
– Не знаю, какой еще скрытый смысл. Глупости. И что же она значит?
Тристрам стал пристально разглядывать свои руки. Кашлянул, взглянул на Дженни, снова уткнулся в руки.
– Ну? – поторопила она.
– С вами разве доктор не разговаривала? – пошел он окольным путем.
– Насчет чего?
– Насчет… того самого. Как люди… занимаются любовью, что делают, когда…
– А-а, это. Разговаривала, конечно. Так они поют про это? "Все кончим вместе, все кончим сразу", – пропела она. – Нашли про что петь. И что, все остальные знают, про что они поют?
– Скорее всего, да.
– Не уверена. Одна девочка из класса говорит, что ее сестра про это узнала, только когда стала совсем большой – но было уже слишком поздно.
– Что случилось?
– У нее появился маленький.
– И что?
– То, что она не знала, с какой стати он взялся и откуда. И мужа у нее не было.
Тристрам почесал в затылке.
– Аист оставил в капусте, – уверенно произнес он. Они захихикали, тела их пришли в движение, плечи соприкоснулись и потерлись одно о другое. Как по команде, они перестали смеяться и несколько секунд сидели молча, чуть касаясь друг друга боками.
Тут Тристраму понадобилось идти домой – внезапно, безотлагательно, срочно. Он еще уроки не доделал, завтра надо сдавать сочинение, к тому же, он обещал подсобить по хозяйству маме.
Скотина, сволочь, сопляк, дубина стоеросовая! Куда тебя несет, что ты забыл дома? Вернись! Сядь на кровать. Прижмись щекой к ее щеке. Снова к ней прикоснись. А ты! Не смей его отпускать! Ты, крошка Дженни, неужели ты не понимаешь, что происходит?
Я же видел, что к этому идет – как они избегали друг друга вначале, отводили взгляды, как внезапно подружились, сблизились – то ли еще будет! Все уже на мази, и вдруг этот дурень, несчастный тупица Тристрам, как последний заяц поджимает хвост и собирается дать стрекача. И ведь, небось, какую-нибудь отговорку придумал, чтобы смыться. Ну, вообще! Не иначе как его вояка – это его утолщеньице на штанах в обтяжку – проснулся и зашевелился. Проснулся и запросился наружу… он поднимается, поднимается… черт! Не он поднимается, а этот сосунок Тристрам что-то говорит на прощание, взаимные улыбки – и он выходит из комнаты.
А я? Какой выбор вы оставляете мне, дорогие дети? Сидеть и ждать: то ли она бухнется в обморок от избытка чувств, то ли кинется из дому, якобы случайно наткнется на маленького Тристрама и спросит, как делишки? Я остался на крыше.
Дженни продолжала сидеть на кровати, глядя прямо перед собой, изредка кивая в такт музыке. Потом подсела к туалетному столику – справа от окна – и принялась расчесывать волосы. До этой минуты телескоп не был мне сильно нужен. Меня интересовали не крупные планы, а сценарное развитие сюжета, но тут я навел телескоп на ее лицо. Можно было поклясться, что она мурлычет под музыку, хотя губы не двигались, глаза следили за рукой со щеткой. Мурлычет, мурлычет. Через минуту она встала, явно довольная собой. Встряхнула головой – и волосы разлетелись в стороны, но тут же вновь собрались в густую копну. Расстегнула верхнюю пуговицу блузки… Моему взору открылось нежное ущелье в верхней части грудей. Уф! Изображение вдруг стало нерезким. Я стал лихорадочно крутить кольцо настройки. Наверное, она уже расстегнула вторую пуговицу! Ладони мои вспотели, руки панически тряслись, пальцы словно одеревенели. Ну же! Уже наверняка пошла третья или даже четвертая! Вот, вот, наконец выплывает из тумана. Все, почти поймал, вижу ее. То-то и оно, что почти, мне же нужна ее грудь!
Картинка стала совсем четкой, мелькнула лямочка бюстгальтера. Это правое плечо или левое? И тут занавески наглухо задернулись. Представление окончено – хоть ложись и умирай.