***
Настроение было просто отвратительное. Все валилось из рук. Машина не завелась, пришлось тащиться пешком под дождем. Сначала с Машкой в школу, где я сдуру решила пообщаться с учительницей.
– Вы постарайтесь пореже уезжать. Знаете, Маша очень болезненно реагирует на ваши командировки. Позавчера весь тихий час проплакала. Я у нее спрашивала, что случилось. Она сказала, что по маме очень соскучилась.
– Я постараюсь, – ответила я.
Состояние души было ужасное. Какая я сволочь! Ребенок тут плачет, а я неизвестно где, неизвестно с кем шляюсь…
Никогда больше от нее не уеду!
Господи! Какой кошмар творится на улице! Косой ливень с мокрым снегом. Как только выходишь на улицу, тут же промокаешь до нитки.
Вот такой "красавицей" я и пришла на работу. Мокрая, взъерошенная, тушь размазалась, брюки заляпаны, не говоря уж о том, что злая как собака.
– Ты же вроде в отпуске была? – спросила Лена. – Заболела, что ли, на обратном пути? Почему так отвратно выглядишь?
– Добрая ты. У меня машина не завелась.
– Ну, это не повод так убиваться. Вы что, поссорились?
Поскольку самое начало нашего с Сергеем бурного романа происходило на книжной выставке, все, кто был в Москве вместе со мной, оказались более-менее в курсе моей личной жизни. А поскольку роман и правда был очень бурным, то, когда мы вернулись из Москвы, мне еще пару недель всем офисом перемывали косточки. Я была после выставки новость номер один. Затмила все контракты.
– Не знаю, – честно ответила я, – наверное, не поссорились. Но он мне почти не звонит. Погода гадкая, на душе мерзко. Короче, все плохо.
– Ну, ты еще не все знаешь, – оптимистично заявила Лена, – посмотри, что тебя ждет.
Я глянула на свой стол: стопка бумаг с трудом сохраняла равновесие.
В следующие шесть часов у меня не было времени даже получить SMS, не то что набрать. Я думала, что вечером спокойно позвоню Сергею, но куда там!
Домой неслась как сумасшедший спринтер, чтобы забрать Машу. Она, видимо, промочила ноги, потому что всю дорогу чихала, ныла и капризничала. Пока мы доплелись до дома, совсем расклеилась. Я изо всех сил пыталась ее спасти. Согрела молоко с медом, которое она категорически отказалась пить, попыталась искупать ее, но Маша тут же заявила, что вода слишком горячая, и десять минут рыдала, что туда не полезет. Горло намазать не дала, заявила, что капли в нос пустит сама, тут же опрокинула пузырек, а пипеткой попала себе в глаз. Короче, через час я сама была на грани истерики, а Машка просто заходилась плачем. В довершение этого ужаса ребенок поскользнулся в коридоре и прикусил губу.
Единственное, что я смогла сделать, это взять ее, запеленать в плед, с трудом дотащить до дивана (как-никак 18 килограммов) и качать на ручках, как младенца. Минут через десять она затихла. Так и заснула на мне, неумытая, зареванная и очень несчастная. Когда я попыталась вылезти, Маша вцепилась в меня мертвой хваткой и жалобно пропищала: "Нет, нет, не уходи". Так мы и провели весь остаток дня. Машка спала, я ее обнимала и мысленно благословляла человека, придумавшего телевизор с дистанционным управлением.
С утра стало понятно, что ни о какой школе речи идти не может. Машке нужно было отдохнуть. Я в сотый или даже в тысячный раз проклинала себя за то, что уехала, а ребенка с собой не взяла. Выглядела она просто ужасно: синяки под глазами, сами глаза краснющие, худая, аж ребра торчат. У меня внутри все сжималось и переворачивалось от жалости. Меня Маша от себя не отпускала ни на секунду, было такое впечатление, что мы опять вернулись на пять лет назад, ей снова годик и нужно носить ее на ручках.
Я попыталась договориться с мамой, чтобы она посидела с ребенком, пока я буду на работе, но Маша устроила грандиознейший скандал.
– Я хочу с тобой!.. Ты что, меня совсем-совсем не любишь?!
– Маша, мне нужно на работу…
Но все мои попытки что-то объяснить выливались в слезы, упреки, что я ее бросила, что половину детей до сна из школы забирают, что ей все надоело, что у нее горло болит, что воспитательница заставляет есть суп, а мальчик Дима на уроках толкается и не дает нормально учиться. А на фигурном катании у нее "волчок" не получается. Почти у всех уже получается, а у нее еще нет.
Я слушала и думала, что у меня, оказывается, совсем взрослый ребенок.
Без особой надежды на успех я позвонила на работу.
– Привет. Это Катя. У меня дочка заболела.
– Если ты собираешься не прийти, об этом не может быть и речи, – отрезал директор. – Тебя не было больше недели.
– Петр Александрович, я вас умоляю. Давайте я сейчас денек побуду дома, а то она разболеется, и мне придется потом две недели на больничном сидеть.
Мне в ответ прочитали целую лекцию о том, что я их бросила, что у них и так сейчас аврал, что у него (директора) болит горло, ему все надоело, что конкуренты толкаются и не дают нормально работать, а в издательстве, которое недавно открылось, вообще ничего не получается. У всех получается, а у них нет.
– Делайте что хотите! – заявил в итоге Петр Александрович.
– О'кей. Тогда я остаюсь дома, – быстро сориентировалась я.
Директор бросил трубку.
– Спасибо, – очень по-взрослому сказала зареванная Маша, вцепилась в меня и опять заснула.
В обед, когда Машку немного отпустило, она согласилась посидеть часик с бабушкой, а я смоталась (на троллейбусе!) на работу за документами.
Сесть поработать удалось только в одиннадцать часов. Соответственно, если бы световой день был подлиннее, я бы встретила рассвет за компьютером.
На следующее утро мне захотелось разбить зеркало. Кстати (вернее, некстати) вспомнилось, что Сергей мне уже два дня не звонил.
***
Позвонить Кате удалось только через три дня. Все силы уходили на разгребание текучки, выяснение отношений с начальством, которое не могло мне простить отпуска "в самый разгар". Как будто у нас когда-нибудь бывает не "самый разгар". А столицу тем временем непрерывно потрясали холодные грозы с градом. Синоптики бормотали нечто бессвязное про парниковый эффект и Гольфстрим, а москвички каждое утро решали, во что сегодня облачиться. В куртках было холодно, а в шубах… Вы представляете себе, как выглядит женщина в мокрой шубе? Вернее, в шубе, которая сначала промокла, а потом замерзла?
Все это я и рассказал Кате бодрым голосом, периодически делая страшные глаза, когда кто-нибудь пытался приблизиться на расстояние протянутой бумажки. Выяснилось, что и у Кати за окном дожди, только какие-то вялые, обложные и беспросветные. Она так произнесла слово "беспросветные", что у меня на душе стало сыро. Я разозлился.
– Мяу! – строго сказал я.– А ну прекратить! А не то ка-а-ак приеду! Ка-а-ак укушу за живот! Не посмотрю, что ты похудела… А я говорю, похудела! Я тебя в начале отпуска еле-еле на руках таскал, а в конце – помнишь?
Она помнила. И те бедуины возле отеля, наверное, на всю жизнь запомнили, как русский турист (несомненно, пьяный, как все русские) подхватил на руки девушку (несомненно, местную, потому что смуглую и красивую) и принялся бегать вокруг фонтана. И портье показывал мне большой палец за спиной хохочущей Кати.
– А солнышко помнишь? – не унимался я. – Как ты меня будила солнечным зайчиком? И как мы маслины ели? С косточками?
Катя начала пофыркивать в трубку – хороший признак. В конце концов она даже мявкнула мне. А потом еще раз, соблазнительно и протяжно. И принялась урчать. Совсем как на шезлонге в тени отеля.
Но тут в дверях возникло начальство, я быстро согнал с лица дурашливую улыбку и затараторил:
– Значит, завтра созвонимся еще раз и уточним тему. И рукопись желательно побыстрее.
– Побыстрее не получится, – мурлыкал телефон. – М-м-мяу-у-у-у!
Я постарался как можно плотнее закрыть трубку ухом. Не хватало еще директору узнать, что я уже полчаса болтаю по межгороду по личным делам.
– Ладно, расслабься. – Катя почувствовала напряженность моего молчания. – Иди работай себе. О, а у нас солнышко! Ну все, пока.
– До свидания, – ответил я и положил трубку.
Директор смотрел на меня с каким-то странным выражением. На мгновение мне показалось, что он сейчас скажет: "Эх, Сергей Федорович, хорошо вы отдохнули, да мало. Вы ведь уже пятый год отпуск не догуливаете. Вот вам два месяца за мой счет!"
Но директор сказал совершенно другое:
– А я уж думал, это никогда не кончится. "Подслушивал! – сообразил я.– Теперь гундеть начнет".
– А то надоело, – продолжил директор, – то град, то мороз.
И с тем удалился. Я оглянулся: за моим окном из-, за уже привычных грязно-серых лохмотьев пробивалось синее, как подснежник, весеннее небо. Внизу сновали люди. Многие из них то и дело останавливались и смотрели вверх, где зарождалась наконец нормальная апрельская погода.