Когда я смотрю на тебя и сравниваю с собою, то не могу понять, за что ты меня любишь. Твои волосы - как золотистая рожь, а мои черны, словно шерсть козла. Твоя кожа белее молока, моя - темнее бронзы. Твоя нежная грудь пышна, словно цветущее апельсиновое дерево, моя же худа и бесплодна, как сосна на голой скале. Если мое лицо украшает улыбка, то это - след моей любви к тебе. О Родис, мои врата любви подобны губам Пана, пожирающего миртовые побеги, твои же розовы и нежны, словно губы ребенка. Не знаю, почему ты меня любишь, но если бы разлюбила, если бы, подобно твоей сестре Теано, осталась на ночь с мужчиной, я не в силах была бы уснуть одна в нашей с тобою постели, и наутро ты нашла бы меня повесившейся на собственном поясе.
Большие глаза Родис наполнились восторгом и слезами, настолько сладостными и безумными казались ей речи Миртоклеи.
Она поставила ножку на каменную тумбу:
- Эти цветы мешают мне между ног, обожаемая Мирто. Отвяжи их. Я ведь уже закончила свои ночные танцы.
- О, это правда. Я чуть не забыла обо всех этих мужчинах.
Они заставили танцевать вас обеих - тебя в этом платье, прозрачном, как вода, а твою сестру и вовсе обнаженной. Если бы не я, они набросились бы на тебя, будто на проститутку, и овладели бы, как они овладели твоей сестрою, на наших глазах, в той же комнате. О, какая мерзость! Слышала ли ты ее крики и стоны? До чего же мучительна мужская любовь!
Она опустилась на колени перед Родис и принялась отвязывать гирлянду, поочередно целуя все те местечки ее тела, к которым прикасались цветы. Родис обхватила ее за шею, изнемогая под поцелуями.
- Мирто, ты не ревнуешь меня к этому пустому разврату? Ну и что же, что они видели мое тело? Я им оставила Теано, пусть тешатся ею. Они не смогут овладеть мною, милая Мирто. Не стоит к ним ревновать.
- Ревновать! Я ревную тебя ко всему, чего ты касаешься. Чтобы ты не принадлежала своей одежде, я надеваю ее иногда. Чтобы цветы из твоих волос не влюблялись в тебя, я отдаю их куртизанкам, которые оскверняют их в оргиях. Я не делаю тебе подарков, чтобы они не обладали тобою. Я ревную тебя ко всему, на что ты смотришь! Я мечтала бы остаться с тобою на весь остаток жизни в какой-нибудь темнице, где не будет больше никого, где я могла бы слиться с тобою, спрятать тебя в моих объятиях, чтобы ни один глаз не достиг тебя, будь это даже глаз солнца. Я хотела бы сделаться яблоком, которое ты ешь, духами, которые ты любишь, сном меж твоих век, любовью, которая заставляет трепетать твое тело. Я ревную даже к наслаждению, которое сама же дарую тебе! Вот до чего я ревнива. Однако я не ревную к любовницам на одну ночь, которые помогают мне услаждать твое тело; я не ревную к мужчинам, ведь ты никогда не сможешь полюбить никого из них: они злобны и грубы.
Родис искренне ответила:
- Я могла бы принести мою невинность в дар только богу, как Нозитоя - Приапу, которому поклоняются в Тазосе. Но уж точно, не сегодня. Я много танцевала и так устала! Я хотела бы вернуться и уснуть в твоих объятиях.
Она улыбнулась:
- Надо сказать Теано, чтобы она спала там, у двери, где мы ей приготовили постель, и больше не появлялась на нашем ложе. После того, что я видела сегодня, я больше не смогу ее целовать! Ах, Мирто, это ужасно. Неужто это можно назвать любовью?
- Наверное, то есть они, наверное, так думают.
- Это ошибка! Они ничего не знают о любви.
Миртоклея заключила ее в свои объятия, и девушки умолкли, прижавшись друг к другу.
Ветер спутывал их волосы.
Волосы Кризи
- Взгляни! - воскликнула вдруг Родис. - Кто это там?
Певица оглянулась: вдали торопливо шла какая-то женщина.
- Я узнала ее, - снова сказала флейтистка. - Это Кризи, ее золотистая туника.
- Как, она уже на ногах?!
- Ничего не понимаю. Она никогда не выходит раньше полудня, а солнце-то едва встало. Может быть, что-то случилось? Но если даже и так, то, похоже, что-то весьма приятное.
- Привет, Кризи.
- Привет. Давно вы здесь?
- Едва ли. Впрочем, уже рассвело, когда мы пришли.
- Был здесь кто-то еще?
- Ни души.
- В самом деле? Вы уверены?
- Разумеется. Почему ты спрашиваешь?
Кризи промолчала. Тогда Родис спросила вновь:
- Ты кого-то искала?
- Да... может быть. Но, наверное, это к лучшему, что не найду. Напрасно я возвращалась!
- Что происходит, Кризи, скажешь ты наконец?
- О нет!
- Даже нам? Даже нам, твоим лучшим подругам?
- Вы узнаете об этом позднее, вместе со всем городом.
- Вот спасибо!
- Ну хорошо, чуть раньше, если так уже нетерпеливы; но только не сегодня. Происходят удивительные вещи! Я просто умираю от желания все вам рассказать, но... пока нельзя, я должна молчать. Вы возвращаетесь домой? Идите спать ко мне. Я сегодня совсем одна.
- О Кризи, Кризидион, мы так устали! Мы возвращаемся лишь для того, чтобы в самом деле поспать.
- Подумаешь! Поспите потом. Сегодня ведь канун праздника Афродиты. Кто отдыхает в этот день?! Разве старики. Если хотите, чтобы богиня покровительствовала вам и сделала счастливым этот год, нужно прийти в храм с веками темными, как цветы фиалок, и бледными, словно лилии, щеками. Пойдемте со мною и поразмыслим над этим.
Она обхватила каждую за талию и торопливо увлекла за собой.
Однако Родис не унималась.
- Ну а теперь, когда мы пошли с тобою, ты расскажешь, что случилось и кого ты искала?
- Я вам расскажу все что пожелаете, но об этом должна молчать.
- Даже когда мы окажемся в твоей постели, в твоих объятиях?
- Не настаивай, Родис. Ты все узнаешь завтра.
- А то, что случится завтра, принесет тебе счастье или богатство?
- Богатство.
Родис широко открыла свои большие глаза и воскликнула:
- Неужели ты провела ночь с царицей?!
- Нет, - засмеялась в ответ Кризи, - но я стану богаче ее. И могущественней. Тогда проси о чем хочешь! Что тебе нужно?
- О, мое желание неисполнимо, - отмахнулась Родис, но Миртоклея вмешалась:
- В Эфесе есть такой закон: если две девственницы, достигшие половой зрелости, любят друг друга, - вот как мы с Родис, - им разрешено пожениться. Они идут в храм Афины, куда жертвуют свои пояса девственниц, затем в святилище Арсинои, чтобы оставить там смешанные пряди их волос, и, наконец, под перистиль храма Дионисия, где той, которой больше подходит роль мужчины, вводят в лоно тонкий золотой кинжал и дают белый лоскут, чтобы оставить след крови. Вечером ту из двух, которая будет женой, в повозке, украшенной цветами, везут при свете факелов и под аккомпанемент флейт в новый дом. И впредь они обладают всеми правами супругов; они могут удочерить маленьких девочек и дозволять им участвовать в своей интимной жизни. Их уважают. Они семья. Здесь, в Александрии, нет такого обычая. Вот мечта Родис...
- Закон будет, - сказала Кризи. - Вы поженитесь, обещаю.
- О, неужели это возможно! - в один голос воскликнули девушки, порозовев от счастья.
- Да, и я не спрашиваю, кто из вас двоих будет мужем! Но ты, Мирто, обладаешь всем необходимым, чтобы создать эту иллюзию. Какая ты счастливая, Родис, имея такую подругу! Что и говорить, истинную любовь редко встретишь!
Тем временем они приблизились к дому Кризи, где на пороге сидела Джала и ткала льняное полотно. Рабыня поднялась, чтобы пропустить хозяйку и ее подруг, и вошла следом.
В одно мгновение музыкантши сбросили свою незатейливую одежду. Они быстро омыли друг друга в большом фонтане зеленого мрамора, вода из которого стекала в бассейн, и бросились на постель.
Кризи смотрела на них с легкой улыбкой, но ничего не видела. В ее памяти, слово за словом, бесконечно повторялся разговор с Деметриосом. Она не заметила, как Джала отвязала и свернула ее шафрановую тунику, сняла пояс, ожерелья, браслеты, кольца, серебряные змейки с запястий, убрала золотые шпильки из прически, и только распущенные волосы, защекотавшие спину, заставили ее очнуться.
Она взглянула в зеркало.
Или боялась она увидеть, что недостаточно красива, чтобы удержать этого нового любовника - а его нужно было удержать! - после всех тех безумств, которые она потребовала от него? Или просто хотела вновь убедиться в своей неотразимости?
Она разглядывала в зеркальце все свое тело, не переставая поглаживать и ласкать себя. Она пристально осмотрела свою белую кожу, словно проверяла ее нежность и теплоту. Оценила упругость живота и полноту грудей. Прищурилась от сияния своих волос. Затем испытала могущество своего взгляда, чувственность своего рта, жар своего дыхания и покрыла медленными поцелуями свою обнаженную руку от подмышки до локтя.
Странное смешение нетерпения и гордости, смущения и уверенности в себе охватило ее. Она повернулась, как будто ища поддержки, и, увидев на своей постели двух девственниц, бросилась между ними, обвила обеих руками с какой-то безумной страстностью, и ее длинные золотистые волосы, разметавшись, укрыли всех троих.