"Церкви, самые высокие точки, выгодные для прицела, пострадали прежде всего, - вспоминал Юрий Морфесси. - Они были разнесены так, что не осталось камня на камне. Горели дома, хозяйственные постройки. Весь Ярославль был в огне…"
По своей жестокости артиллерийский обстрел города не знал себе равных. Красных командиров нисколько не останавливало то, что снаряды убивают мирных жителей. Перхуровский штаб обратился за помощью к горожанам: "Заведующий санитарной частью Штаба Северной Добровольческой Армии призывает всех жителей оказывать помощь по уборке трупов, не допускать их до разложения и закапывать в ближайших церковных оградах; фамилии и адреса похороненных следует сообщать в санитарную часть Штаба".
Стояла невыносимая жара. Водокачка была разбита, и в городе ощущался недостаток воды, запретили стирать белье и вообще использовать воду в иных целях, кроме как для питья. Жители набережных рисковали бегать за водой под обстрелом. Некоторые из них не возвращались. На Семеновском спуске к Волге под аркой лежало несколько человек офицеров в полной форме с Георгиевскими крестами, рядом валялись пустые ведра. На другое утро офицеры были раздеты мародерами…
Командование Красной армии широко использовало авиацию. 19 июля чрезвычайный штаб Ярославского фронта докладывал: "Летчиками, прилетевшими из Москвы, совершено два полета над городом для подготовки наступления наших войск. За два полета было сброшено более двенадцати пудов динамитных бомб, большая часть которых, по полученным сведениям, попала в район расположения штаба противника".
От Вологды вдоль железнодорожной линии против восставших действовали войска Северного Ярославского фронта под командованием бывшего офицера царской армии Анатолия Ильича Геккера. А с юга, от Рыбинска, наступали войска Южного Ярославского фронта под командованием Юрия Станиславовича Гузарского, тоже недавнего офицера.
14 июля со станции Всполье Гузарский связался с Москвой: "Если не удастся ликвидировать дело иначе, придется срыть город до основания. Нужно десять вагонов снарядов, среди них химические и зажигательные. Одна тяжелая батарея и особенно артиллеристы, так как здесь нет прислуги даже для половины орудий".
17-го числа его штаб телеграфировал в Москву: город выжжен, весь. Еще через два дня новое донесение: противник сжат в кольцо, можем ликвидировать его за несколько часов химическими средствами. Но поскольку в городе остается мирное население, то для ликвидации противника нам потребуются еще сутки.
Когда с севера к городу приблизились войска Геккера, то оказались под обстрелом артиллерии Гузарского, а связаться с его штабом, чтобы не били по своим, не могли: "Связи никакой не было, и вследствие плохой квалификации наших артиллеристов мы сильно друг другу вредили - ввиду перестрелки через город с обеих сторон…"
Через Москву Гузарскому передали телеграмму: "Немедленно прекратите огонь по северному берегу Волги, наши несут потери…"
Военный комиссар Ярославского округа Василий Платонович Аркадьев телеграфировал в Москву, в оперативный отдел Наркомата по военным делам: "Предприняли наступление. Сначала имели успех, затем ввиду утомления и упадка духа сила удара стала ослабевать, местами ото шли на прежние позиции. Бои идут семь дней. Шлите отряд в тысячу штыков, желательно латышей, для штурма…"
Из Всполья тоже телеграфировали в Москву: "Положение ухудшается тем, что наши красноармейцы страшно и доблестно грабят город, не удерживаемые своими начальниками… Для ликвидации белых потребуется еще пятьсот человек латышских стрелков или интернациональных отрядов".
Все требовали присылки латышей, потому что дисциплинированные и надежные латышские части стали своего рода гвардией большевиков.
Еще в 1915 году в составе русской армии сформировали восемь полков латышских стрелков. В декабре шестнадцатого полки свели в Латышскую дивизию. Они воевали с немцами на Северном фронте. Среди солдат-латышей было немало социал-демократов. Они поддержали Октябрьскую революцию. В отличие от русских или украинских крестьян отрезанным от родных мест латышам некуда было деваться. Они не могли разбежаться по родным селам. Им оставалось только одно - воевать. В апреле 1918 года большевики сформировали Латышскую стрелковую дивизию, которую бросили на подавление мятежа эсеров в Москве и в Ярославле.
В окруженном и горящем городе надеялись только на чудо. Слухи ходили один фантастичнее другого. Рассказывали, что к городу уже подходит пехота союзников (уже не французов, а англичан - и называлась грандиозная цифра: десять тысяч солдат и офицеров) и здесь, в штабе, на эти десять тысяч человек уже готовят обед.
"По словам Перхурова, - рассказывала Валентина Барковская, - появившиеся в городе французские летчики обещали приход французского войска и распорядились приготовить для них довольствие. Мое личное впечатление, что Перхуров не верил в возможность прихода французских войск, но делал вид, что верит, - для поднятия настроения. Перхуров отдал распоряжение приготовить провиант на пять дней по расчету на две тысячи человек и держать наготове…"
Так и было. Союзники и не подозревали о происходившем в Ярославле.
"Перхуров - человек храбрый и беззаветно преданный делу, - считали кадровые военные, участвовавшие в восстании. - Но стратег и тактик он был скверный, не способный организовывать и распоряжаться. Им было сделано очень много крупных ошибок, благодаря чему восстание и кончилось так печально. Кто знает - что было бы, если бы во главе восстания стоял кто-либо другой…"
Впрочем, стратегические и тактические неудачи Перхурова - не главная причина поражения Ярославского восстания.
"Восстания на окраинах никогда не дадут положительных результатов, - доказывал сражавшийся в Ярославле полковник Петр Злуницын. - Неорганизованные повстанческие отряды не состоянии вести борьбу с регулярной армией. Если бы подобное восстание было не в Ярославле, а в Москве и все советские верхи были переловлены, то, возможно, сейчас в России о большевиках вспоминали бы как о далеком прошлом".
"Никем не поддержанный, - считал Борис Савинков, - Ярославль пал жертвой оказавшегося несостоятельным расчета на помощь союзников по Первой мировой и на широкое, повсеместное объединение разных политических сил - либералов, монархистов, социалистов - для борьбы с узурпаторами".
"Когда в селах узнали, что в Ярославле восстание, - рассказывал полковник Петр Злуницын, - крестьяне явились и предложили свои услуги. Им были выданы винтовки и обмундирование. Крестьяне под шумок разграбили город и уехали в свои деревни, заявив, что если большевики только вздумают показаться в селах, то они их мигом выгонят; защищать же город им вовсе нежелательно…"
В этом и состояла разница между большевиками и их противниками, которые раскололись на множество различных лагерей с разными идеями и лозунгами. Одни считали необходимым сражаться за свои идеалы, другие надеялись как-то договориться, третьи полагали, что минует их чаша сия. Верили, что сумеют отсидеться. Поэтому и проиграли.
Восставшие ярославцы конечно же не подозревали, какой кровавый конец их ожидает. Они вообще плохо понимали, с кем имеют дело. А большевики сразу поделили мир на своих и чужих. Чужие - враги, с ними война не на жизнь, а на смерть. Красные войска получили приказ не только подавить восстание в Ярославле, но и уничтожить непокорных. Война шла на уничтожение.
Константин Юренев, который возглавлял Всероссийское бюро военных комиссаров, то есть руководил всей политической работой Красной армии, распорядился: "Белогвардейское восстание в Ярославле должно быть подавлено беспощадными мерами. Пленных расстреливать;
ничто не должно останавливать или замедлять суровой кары народной. Террор применительно к местной буржуазии и ее прихвостням, поднимающим головы перед лицом надвигающихся французских империалистов, должен быть железным и не знать пощады".
20 июля 1918 года штаб Ярославского фронта обратился к горожанам. Всем, кто желает остаться живым, предлагается в течение двадцати четырех часов покинуть город и выйти к мосту. Оставшиеся в городе будут приравнены к мятежникам. Пощады никому не будет, потому что по городу откроют ураганный артиллерийский огонь, в том числе химическими снарядами. Все оставшиеся погибнут вместе с мятежниками, предателями и врагами революции.
"После открытия огня появилось очень много беженцев из города, - докладывал один из красных командиров. - У меня был организован концлагерь для ненадежных. Но по дороге красноармейцы по рукам судили того или иного беженца. Если руки похожие на рабочие, то вели в концлагерь, а если непохожие на рабочие, то расстреливали".
21 июля всех мужчин вывели и привели на Всполье. Здесь выясняли, кто что делал во время восстания. Вызвавших сомнение расстреливали прямо на насыпи. Один из тех, кто выжил, говорил потом, что этой картины не забудет до самой смерти.
21 июля командующий Южным Ярославским фронтом Гузарский получил приказ: "Не присылайте пленных в Москву, так как это загромождает путь, расстреливайте всех на месте, не разбирая, кто он. В плен берите только для того, чтобы узнать об их силах и организациях".
Гузарский успокоил наркомат: "Захваченных с оружием расстреливаем на месте, а остальных забирает ЧК".
Расстреляли и мужа актрисы Барковской бывшего поручика Дмитрия Васильевича Ботельмана, коменданта штаба восставших. Валентину Барковскую спас сам Юрий Гузарский. Эффектная женщина в кожанке досталась командующему фронтом по праву победителя. Актриса все еще рассчитывала на первые роли.