Женщина на одно утро. Волшебная гора - Алиса Клевер

Попав под проливной дождь, Даша, конечно же, простудилась. Но сильный жар и кошмарные сны – не худшее, что случилось с ней за последнее время в Париже. Посреди ночи ей позвонили из больницы Авиньона с ужасной новостью: ее мать, известная актриса Ольга Синица, находится в состоянии комы. Организовать экстренную транспортировку мамы в Москву могут только избранник Даши Андре Робен и его влиятельный брат Марко. Но Андре непросто расстаться с Дашей, а сама она еще не знает, что на их пути уже встала женщина с глазами, горящими ненавистью…

Алиса Клевер
Женщина на одно утро. Волшебная гора

– Я знаю, каково тебе, но нельзя победить свои страхи, убегая от них. Сделаешь это? Ради меня…

"В постели с врагом"

This could be the end of everything. So why don’t we go, somewhere only we know?

Keane

Настоящая свобода начинается по ту сторону отчаяния.

Жан-Поль Сартр, "Стена"

Его не было не больше получаса, но мне показалось, что прошла целая вечность. Мысли летали, оседлав миллионы нейронов, картины и образы сменялись в моем сознании с такой скоростью, что у меня кружилась голова. Во рту пересохло, хотелось пить, но в номере гостиницы, где мы оказались случайно, чистой питьевой воды не было. В кувшине плавал уничтоженный Андре телефон – доказательство его доверия. Иногда можно показать свои чувства, уничтожив дорогую электронную игрушку. Забавная игра, ирония или, скорее, полная глупость, но мне, действительно, после этого акта вандализма стало немного легче. Если уж опускаться в пучину, то без страховки. Падать, не надеясь, что внизу, в метре от асфальта кто-то растянет парусиновый тент.

Сама не знаю, почему, но я дрожала всем телом и боялась снова выйти на открытую террасу на крыше. Мне казалось, что женщина в длинной темной одежде все еще стоит на площади, и в то же время было ощущение, что я вообще не видела ее, что она просто померещилась мне – результат причудливой игры моего воспаленного воображения. В конце концов, какое ей может быть дело до меня, кто я ей? В этой маленькой гостинице мы оказались случайно, я повторяла это себе, пытаясь найти дорогу к собственному разуму. Случайно. Весь вчерашний день был цепью случайностей, от звонка моей матери до того, как я бежала, наплевав на дождь, как мы с Андре промокли до нитки, стоя посреди этой маленькой площади – безмолвные любовники, кричащие враги, запутавшиеся души. Этот отель – просто обломок, на котором мы оказались после кораблекрушения. Кто мог следить за нами? Кто бы стал следить за мной?

Конечно, показалось. Я уговаривала себя, заваливая аргументами, и пыталась было снова выйти на крышу, чтобы развеять морок. Но стоило мне приблизиться к дверям террасы, как липкие, холодные щупальца страха останавливали меня, и я начинала бояться, что Андре не вернется, что с ним что-то случилось. Начинало казаться, что его нет слишком долго. Сколько времени нужно, чтобы купить пару бутербродов?

А ведь я даже не могу ему позвонить! Разве не глупость – утопить телефон?

Андре пришел, когда я уже почти поверила в то, что схожу с ума. Он открыл дверь белой электронной карточкой и зашел в темную комнату, где нашел меня, завернувшуюся в одеяло, лохматую, с темными кругами под глазами, перепуганную настолько, словно под нашей гостиничной кроватью завелся бугимен.

– Что-то случилось? – спросил он, глядя на меня с подозрением, его лицо выражало целую гамму сомнений. Андре включил свет, и я закрыла лицо ладонями, совсем как вампир, попавший под солнечные лучи.

– Нет. Не знаю, – я покачала головой, совсем не уверенная в том, что о моем призраке с площади стоит рассказывать. Единственное, чего я сейчас хотела по-настоящему, это убраться из гостиницы, подальше от этого места, куда-то, где я смогу почувствовать себя спокойно. Если такое место вообще существует… тут, в Париже. В России я бы поехала на дачу к Шурочке, маминой верной подруге, вытащила из-под сарая моего кота Костика, по которому я скучала, кажется, больше всех, и прижала бы к себе, наплевав на его возмущенное мяуканье. Да, возможно, за это мне пришлось бы расплачиваться исцарапанными руками, но это меня никогда не останавливало. Дача находилась невыносимо далеко, но в этом была своеобразная ирония – я устала от Парижа и мечтала о тазах со свежесобранными грибами. Меня не пугали леса, меня пугали старинные площади, выложенные камнями, по которым, быть может, когда-то ходил сам Гюго.

– Ты выглядишь так, будто провела год в подземелье! – пробормотал Андре с кривой усмешкой на губах. – Я и не думал, что ты можешь быть еще бледнее, но ты всегда найдешь способ меня удивить.

– Издеваешься? – Я задрожала всем телом, и Андре, заметив это, подсел ко мне и внимательно посмотрел в глаза.

– С тобой что-то не так. Посмотри, у тебя ледяные руки, ты буквально слилась с этим одеялом. Даша, что случилось, пока меня не было? Ну, скажи мне? Почему ты никогда ничего мне не говоришь? Тебе позвонили?

– Откуда? И как, если мой телефон валяется у тебя в квартире, а твой – плавает в местном кувшине. Андре, у меня разболелась голова, вот и все. Я… я хочу уехать отсюда.

– Уехать? – усмехнулся он, чмокнув меня в нос. – Ты сидишь посреди постели, замотанная в тридцать три одеяла, и рассказываешь мне, что опять хочешь куда-то бежать? Ты можешь хотя бы ночь провести на одном месте? Чем тебе не нравится здесь? Да, мебель, конечно, так себе…

– И бог знает, кто еще кувыркался на этой кровати до нас, – добавила я, кивая на явно видавший лучшие дни покров, который мы сбросили на пол.

– Кувыркался? – Лицо Андре вдруг засветилось. Так бывало, когда его серьезность сменялась шаловливой улыбкой. Это случалось нечасто, обычно Андре оставался возмутительно серьезным и сосредоточенным, даже непроницаемым. Под его взглядом я часто чувствовала себя маленьким белым кроликом в большой холодной лаборатории. Только Андре мог заниматься со мной любовью так, будто ставил научные опыты. Но когда он улыбался – вот так, как сейчас, без сарказма, без скрытого глумливого подтекста, по-мальчишески взъерошивая свои темные волосы, он становился моложе и сиял, как ночной светлячок.

– Мне не нравится тут, не могу объяснить, что именно.

– Да уж, объяснить это будет непросто. Знаешь, за ночь в таком месте люди душу готовы продать. Увидеть Париж и умереть.

– Боюсь, что в нашем случае, это звучит буквально, – нахмурилась я, снова вспомнив печальные обстоятельства, которые привели нас сюда, на крышу этого старинного дома. Сережа исчез, о нем так и не появилось никаких известий, и в комнате снова повисла тяжелая пауза. Призраки сидели рядом с нами на постели, и от этого становилось неуютно.

– Давай хотя бы поедим. Я ведь принес тебе крок-месье, это, если ты не знаешь, один из моих любимейших бутербродов. Очень простое блюдо: сыр, ветчина, хлеб…

– Зачем ты перечисляешь ингредиенты? – удивилась я. – Ты что, принес своего "месье" в разобранном виде?

– Нет-нет, – покачал головой Андре, метнувшись к оставленным у входа пакетам. – Совершенно готовый и даже горячий бутерброд. Просто я подумал… когда ты уже решишь сказать мне "да" и стать моей женой, тебе понадобится информация о том, что я люблю, а что – нет. Ведь ты же будешь мне готовить?

– Еще чего! – возмутилась я. – Если я и выйду замуж за богатого француза, то только для того, чтобы больше никогда ничего не делать. Разве что красить ногти и периодически менять форму губ. Иначе зачем мне брать в мужья пластического хирурга.

– Значит, ты – типичный голд-диггер? – рассмеялся Андре. – А я-то надеялся… Ладно, что ж поделать. Но губы мне твои нравятся такими, какие они есть. И все в тебе мне нравится, и никогда, ни за какие деньги и ни за какие блага я не соглашусь изменить тебя ни на миллиметр. Только если… вот, я принес еще пару меренг, хотя их я брал больше для себя. Твои губы будут сладкими, а дыхание – как веточка ванили.

– Ты собираешься меня съесть? – покачала головой я. – Тогда тебе стоило бы захватить кетчуп.

– Иногда ты такое скажешь, что мне хочется наподдать тебе по… неважно.

– Наподдать мне по "неважно"? Хотела бы я на это посмотреть, – фыркнула я, а затем скинула одеяло и перевернулась на живот, предоставив Андре любоваться упомянутой частью тела. Я потянулась и достала из пакета завернутый в плотную бумагу бутерброд. Он действительно был еще теплым и очень нежным. Я поняла вдруг, что успела чудовищно проголодаться за этот бесконечный день, который никак не хотел кончаться. Через несколько мгновений я почувствовала, как теплая мужская ладонь прикасается к моей спине. Я изогнулась, постаравшись сосредоточиться на бутерброде, но это стало куда сложнее. Андре нежно провел пальцем по позвоночнику – медленно, прикасаясь к каждому позвонку, замедляясь по мере продвижения вниз, к "кошачьему месту". Я сжала ноги и невольно напряглась, изо всех сил стараясь не повернуться, не дернуться, выдержать "пытку".

– Что же ты не ешь, моя птичка? – спросил Андре шаловливым тоном. – Тебе не холодно?

– Ужасно холодно, – кивнула я, переворачиваясь к Андре. Я не выдержала, конечно. Бутерброд остался лежать на бумажке, на тумбочке. Андре достал из пакета белую, похожую на вспененный мел меренгу, отломил кусочек и поднес к моим губам.