Но, восхищаясь столь редкой для правителя простотой, работоспособностью, целеустремленностью и самоотверженностью Петра, нельзя забывать при этом о двух принципиальных нюансах: во-первых, круг обязанностей монарха по "служению" народу определялся самим монархом и варьировался по его усмотрению, не будучи закрепленным в законодательстве; во-вторых, "служба" царя и служба его подданных существенно различались между собой. Ведь для последних служба государству, вне зависимости от их желания, сливалась со службой царю, шире – самодержавию. Иначе говоря, своим каждодневным трудом Петр показывал подданным пример, как нужно служить ему, российскому самодержцу. Не случайно он однажды произнес тост, так хорошо запомнившийся очевидцу: "Здравствуй (то есть "Да здравствует!" – Е. А.) тот, кто любит Бога, меня и Отечество!" Другой мемуарист (англичанин Перри) подметил: "Царь обращает особенное внимание на то, чтобы его подданные сделались способными служить ему во всех этих делах. Для этой цели он не жалеет трудов и постоянно сам работает в среде этих людей…" Конечно, здесь не следует все упрощать. Да, служение Отечеству, России – важнейший элемент политической культуры петровского времени. Его питали известные традиции борьбы за независимость, за существование, немыслимое без национальной государственности. Но все же основной, определяющей была иная, идущая из древности традиция – отождествления власти и личности царя с государством. Апофеоз же этих идей наступил при Петре, что отразилось в полной мере в правовых нормах. В воинской присяге, утвержденной при Петре, нет понятия России, Отечества, земли, а есть только понятие "царя-государя", а само государство упоминается как "Его царского величества государство и земли". Но даже этих слов нет в присяге служащих, включенной в Генеральный регламент. Присяга давалась "своему природному и истинному царю и государю, всепресветлейшему и державнейшему Петру Первому, царю и Всероссийскому самодержцу и прочая, и прочая, и прочая". Затем шла клятва в верности "высоким законным наследникам, которые по изволению и самодержавной Его царского величества власти определены и впредь определяемы и к восприятию престола удостоены будут, и Ее величества государыне царице Екатерине Алексеевне верным, добрым и послушным рабом и подданным быть и все, к высокому его царского величества самодержавству, силе и власти принадлежащие права и прерогативы (или преимущества), узаконенные и впредь узаконяемые по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять и в том живота своего в потребном случае не щадить". Вполне традиционная идея самодержавия получила при Петре новые импульсы, когда была предпринята попытка рационалистически обосновать абсолютную власть. Необходимость этого была обусловлена тем, что обществу петровского времени было уже недостаточно сознания богоданности царской власти как единственного аргумента для ее почитания. Нужны были иные, новые, убедительные, точнее – рационалистические принципы ее обоснования. Поэтому Феофан Прокопович ввел в русскую политическую культуру понятия, взятые у теории договорного права, согласно которому люди, чтобы не самоуничтожиться, должны были передать себя повелителю, обязанному их защищать, но взамен получавшему над ними полную власть, которая выразилась в образе разумного, видящего за далекие горизонты монарха – Отца Отечества, народа. В "Правде воли монаршей" Феофан доходит до парадоксального на первый взгляд, но логичного для системы патернализма вывода о том, что если государь всем своим подданным "Отец", то тем самым он "по высочайшей власти своей" и своему родному отцу "Отец".
Любопытно объясняет токарь Петра А. Нартов частые расправы царя над своими провинившимися сановниками: "Я часто видел, как государь за вины знатных чинов людей здесь (то есть в токарне. – Е. А.) дубиною потчивал, как они после сего с веселым видом в другие комнаты выходили и со стороны государевой, чтоб посторонние сего не приметили, в тот же день к столу удостаиваны были". И далее самое главное: "Но все такое исправление чинилось не как от императора подданному, а как от отца сыну, в один день наказан и пожалован". Близок к этому и рассказ Штеллина о том, как на поломанном мосту царь избил дубинкой ехавшего с ним в одноколке обер-полицмейстера Петербурга А. Девьера, приговаривая: "Впредь будешь ты лучше стараться, чтоб улицы и мосты были в надлежащей исправности, и сам будешь за этим смотреть". "Между тем, – продолжает Штеллин, – мост был починен, и гнев государя прошел. Он сел в одноколку и сказал генерал-полицмейстеру весьма милостиво, как бы ничего между ними не случилось: "Садись, брат!"".
Петру, несомненно, присущи многие черты харизматического лидера. Его власть основана не столько на традиционной богоданности, но, главным образом, на признании исключительности его качеств, их демонстративно-педагогической "образцовости" в исполнении "должности". Феофан, обращаясь к царю, но глядя при этом на огромную толпу, слушающую проповедь, патетически восклицал: "Кто тако, якоже ты изучил и делом показал еси артикул сей, еже ходити по долженству своего звания? Мнози царие тако царствуют, яко простой народ дознатися не может, что есть дело царское. Ты един показал еси дело сего превысокого сана быти собрание всех трудов и попечений, разве что и преизлишня твоего звания являети нам в царе и просто воина, и многодельного мастера, и многоименитаго делателя? И где бы довело повелевати подданным должная, ты повеление твое собственными труды твоими и предваряешь и утверждаешь".
Вместе с тем Петр был неприхотлив, прост в быту, жил в скромном домике, затем – в тогдашних, весьма непритязательных, Летнем и Зимнем дворцах. Получая жалованье генерала и корабельного мастера, он не ел дома с золотой посуды, а его коронованная супруга прилежно штопала ему чулки. Передает стиль жизни Петра и в то же время исполнение усвоенной им роли рассказ Штеллина о том, как царь, проработав целый день в кузнице, получил за выкованные им железные полосы 18 алтын (не взяв 18 золотых, предложенных хозяином кузни). При этом он сказал: "На эти деньги куплю я себе новые башмаки, в которых мне теперь нужда". "При сем, – отмечает Штеллин, – Его величество указал на свои башмаки, которые были уже починиваны и опять протопалисъ, взял 18 алтын, поехал в ряды и в самом деле купил себе новые башмаки. Нося сии башмаки, часто показывал их в собраниях и при том обыкновенно говаривал: "Вот башмаки, которые выработал я себе тяжелою работою"".
О его негативном отношении ко многим традиционным формам почитания самодержца, как и о его постоянной ориентированности на реформы, еще будет подробно рассказано в книге. Он был действительно в чем-то революционен, стремился к радикальному преобразованию, коренной ломке общества. Правда, остается открытым вопрос о цели этой ломки. В петровской России такая ломка привела в конечном счете к закреплению и упрочению вполне традиционных общественных отношений и институтов.
Воспевание личности царя-реформатора, подчеркивание его особых личных достоинств – характернейшая черта публицистики петровского времени. Она неизбежно влекла за собой создание подлинного культа личности преобразователя России, якобы только ему обязанной всем достигнутым, возведенной только его усилиями на недосягаемую прежде высоту. Как писал современник Петра Иван Неплюев, "на что в России ни взгляни, все его началом имеем, и чтобы впредь ни делалось, от сего источника черпать будут".
Петровские публицисты (Феофан, Шафиров) подчеркнуто прославляли личные достоинства Петра, особо отмечая, "что не обрящется не токмо в нынешних нашей памяти веках, но ниже в гисториях прежних веков, его величеству равного, в котором бы едином толико монарху надлежащих добродетелей собрано было и которой бы не во многие лета в своем государстве, толь многие славные дела, не токмо начал, но и от большей части в действо произвел и народ свой, который в таких делах до его государствования отчасти мало, отчасти же и ничего не был искусен, не токмо обучил, но и прославил". Уже при жизни Петра сравнивали с выдающимися деятелями русской и мировой истории: Александром Невским, Александром Македонским, Цезарем и т. д.
Мысли идеологов обращаются к опыту Римской империи. В день празднования Ништадтского мира 30 октября 1721 года Сенат подает прошение, в котором подчеркивает особую роль царя в "произведении" России и просит принять новый, невиданный в России титул: "Всемилостивейший государь! Понеже труды Вашего Величества в произведении нашего отечества и подданного вашего всероссийского народа всему свету известны, того ради, хотя мы ведаем, что Ваше величество, яко самодержцу, вся [власть] принадлежит, однакож в показание и знак нашего истинного признания, что весь подданной ваш народ ничем иным, кроме единых ваших неусыпных попечений и трудов об оном, и со ущербом дражайшего здравия вашего положенных, на такую степень благополучия и славы произведен есть, помыслили мы, с прикладу древних, особливо ж римского и греческого народов, дерзновение восприять, в день торжества и объявления заключенного оными Вашего величества трудами всей России толь славного и благополучного мира, по прочтении трактата онаго в церкви, по нашем всеподданнейшем благодарении за исходотайствование оного мира, принесть свое прошение к Вам публично, дабы изволили принять от нас, яко от верных своих подданных, во благодарение титул Отца Отечествия, Императора Всероссийского, Петра Великого, как обыкновению от Римского Сената за знатные дела императоров их такие титулы публично им в дар приношены и на статуах для памяти в вечные годы подписываны".