Он был и оставался всегда ученым. Его сторонники и последователи не смогли создать единой школы, поскольку, как писал его главный оппонент историк Покровский, "если какой-нибудь ученый органически не мог иметь школы, то это именно автор "Боярской Думы Благодаря своей художественной фантазии Ключевский по нескольким строкам старой грамоты мог воскресить целую картину быта, по одному образчику восстановить целую систему отношений. Но научить, как это делается, он мог столь же мало, сколь мало Шаляпин может выучить петь, как сам поет". Покровский был неправ. Может быть, научить видеть исторические события внутренним зрением ученого Ключевский и не мог, но научить правильно отбирать и анализировать материал – мог. "В точном смысле слова "школа" может создаваться лишь на основе единой и ясной методологической концепции, определенным образом понимаемой теории исторического процесса, принимаемой учениками основателя, – пояснял Покровский, – такой концепции у Ключевского не было – он лишь искал ее.
…Он уже вышел из рамок историко-юридического течения и вовлекся в область исследования социальных проблем… Но он не располагал методологией изучения этих вопросов". Если учесть, что писалось это в 1920-е годы, когда единственно верным учением считался марксизм, то все историко-юридические течения и социокультурные поиски автоматически становились "не имеющими методологии". Тем не менее имя Клюневского стало нарицательным для историков, вышедших из стен Московского университета, а это о чем-то да говорит! Почему же тогда…
А тут как раз все очень просто.
Среди учеников Ключевского числились общественные деятели и историки, оказавшиеся затем в эмиграции. Самым печальным было то, что учеником Ключевского считал себя лидер кадетов П. Милюков. И он действительно был учеником Ключевского! Зная, какую ненависть испытывали к Милюкову в советском руководстве, одно упоминание имени такого ученика могло только навредить. Вот потому-то якобы и не было у Ключевского никакой школы. И сделали из него соловья русской истории, который только пел, но никого не мог ничему научить, потому что не владел методологией. И грустно, и стыдно, и омерзительно. А когда стали снова появляться не политические статьи, а научные работы Милюкова, многие воскликнули с недоумением: научил ведь! Научил он Милюкова, впрочем, не только ремеслу историка-исследователя, но и другому – как быть человеком. Ведь, по сути, главный труд Милюкова – это работа в той самой Думе, которая должна быть конституционным органом, контролирующим самовластие. Так что Сергиевич, который с яростью поносил Ключевского за его труд про средневековую Думу, хорошо понимал, чем это сочинение опасно для нового поколения несогласных. Они прочтут, поймут, согласятся и захотят ограничить самовластие. Милюков прочел и… пришел!
Чем не хороший ученик?
Впрочем, сам Ключевский, вступивший в партию кадетов, попробовал незадолго до смерти избираться в Думу.
У него не получилось. То, что так великолепно он умел объяснять студентам, никак не выходило на практике. Работать с электоратом, как сказали бы мы сегодня, Василий Осипович не умел. Может, именно поэтому он и остался для нас великим историком, со смертью которого завершился XIX век русской исторической науки, а историк Петр Милюков – политиком, мечтавшим о революции, дождавшимся февральских перемен, полного ограничения и затем уничтожения царской власти и… октябрьского переворота, за которым для него не последовало ничего хорошего – эмиграция, бедность, смерть на чужбине. Василий Осипович до февраля не дожил. Умер он в 1911 году. Первой мировой войны, положившей конец мечтаниям XIX века, он тоже не увидел. Но вкус грядущей крови он ощущал очень хорошо. За семь лет до первой и за девятнадцать до второй революции он заметил: "Россия на краю пропасти. Каждая минута дорога. Все это чувствуют и задают вопросы: что делать? Ответа нет".
"В 1911 году в Петрограде, – писал, отдавая дань ученому, князь Сергей Волконский, – скончался маститый профессор Ключевский, новейший из корифеев русской историографии, человек, одаренный исключительным даром проникновения в тайники былой жизни народа. От прикосновения его критического резца с исторических личностей спадают условные очертания, наложенные на их облик традиционными, на веру повторявшимися поверхностными суждениями. Ни воплощения государственных добродетелей, ни носителей беспримерного злодейства вы не встретите на страницах его книги, там пред вами проходят живые люди – сочетание эгоизма и доброты, государственной мудрости и безрассудных личных вожделений.
Но не только Андрей Боголюбский или Иван Грозный воскресают под его творческим прикосновением; оживает и безымянный, почти безмолвный строитель своей истории – обыденный русский человек: он бьется за жизнь в тисках суровой природы, отбивается от сильных врагов и поглощает слабейших; он пашет, торгует, хитрит, покорно терпит и жестоко бунтует; он жаждет над собой власти и свергает ее, губит себя в распрях, уходит в дремучие леса молитвенно схоронить в скиту остаток своих годов или убегает на безудержный простор казачьих степей; он живет ежедневной серой жизнью мелких личных интересов – этих назойливых двигателей, из непрерывной работы которых слагается остов народного здания; а в годы тяжких испытаний поднимается до высоких порывов деятельной любви к гибнущей родине.
Этот простой русский человек живет на страницах Ключевского таким, как был, без прикрас, во всей пестроте своих стремлений и дел. Крупные личности, яркие события – это у Ключевского лишь вехи исторического изложения: к ним тянутся и от них отходят многотысячные нити к тем безвестным единицам, которые своей ежедневной жизнью, сами того не зная, сплетают ткань народной истории. Мысль Ключевского, зарожденная в высокой области любви к правде, за десятки лет ученого труда пронизала мощный слой исторического сырого материала, претворила его и течет спокойная, струей исключительного удельного веса, бесстрастная и свободная. Нигде нет фразы, нигде он не унижается до одностороннего увлечения, всюду у него, как в самой жизни, сочетание света и тени, всюду о лицах, классах, народностях, об эпохах беспристрастное, уравновешенное суждение. В наш век рабской партийной мысли и лживых слов книга эта – умственная услада и душевное отдохновение. Ей мы можем довериться".
Смею вас разочаровать: в наш век рабской партийной мысли и лживых слов "Курс русской истории" Ключевского – совсем не умственная услада и душевное отдохновение, скорее это книга, которая поможет вам избавиться от самого страшного греха всех переписанных после Ключевского общедоступных исторических сочинений – однозначности суждений. Ни одно историческое событие или явление не может расцениваться только как черное или только как белое, точно так же оно не может давать только один какой-то результат. Читая Ключевского, вы поймете, что мир не однополярен, что хищник в нем иногда выступает в роли жертвы, а жертва в роли хищника, что начатое с благими намерениями становится злом, а злодейское действие оборачивается хорошими последствиями и что если идти по дороге, которую вам назначили, не спросив вашего мнения, то вы обязательно придете не туда, куда вам обещали.
История – для тех, кто желает иметь бездумный и слепой народ, – штука пренеприятнейшая. Она показывает, что многое из того, что занимает наши мысли, уже происходило. Правда, то были другие времена, и действовали в них другие личности, и события вроде бы происходили тоже другие, потому что мир был тоже другим. Только вот почему-то результаты получаются настолько похожими на нынешние (с поправкой на время, конечно же!), что хоть плачь…
С тех пор как история стала наукой, а не собранием погодных записей, то есть потребовала осмысления, почему сходные действия приводят к сходным результатам, пусть через сотни лет, лежащих между ними, она стала опасной наукой для всех тех, кто мечтает, чтобы мы разучились думать и сопоставлять факты. И нет ничего лучше, чем взять в руки книгу хорошего историка и посмотреть на прошлое своей страны с его позиции. Вы можете эти выводы не принять, вы можете ими даже возмутиться, но прежде чем кричать, что все это неправда и досужий вымысел, попробуйте обосновать свои возражения так, как этого требует наука история, – то есть фактами и примерами. И не отбирайте для своего возражения только те факты, которые вашу неприязнь подтверждают. История не знает ни плохих, ни хороших фактов. Они просто есть, или же их нет. И учитывать нужно все факты, иначе это уже не история, а вымысел, фантастика. Только проанализировав все факты, вы можете быть почти уверены, что сделали правильное умозаключение. Это, смею вас заверить, очень непросто. Ключевский это умел.