Реально всех находил и собирал Огородников. Он невероятно талантливый, яркий и артистичный человек. Если он передает тебе "поклон от почаевских монахов", так это не на словах поклон – падает на колени, и бах! – лбом об пол. Тут, вам покажется, элемент театра, но это не было театром, это не было искусственным или наигранным, это все было живо. Мы входили в новые роли, потому что мы пришли в Церковь, в совершенно иной мир, где люди иначе разговаривают, иначе ходят, иначе одеваются, иначе думают, они не такие, каков окружающий нас "красный мир". Вот эта антисоветская, а за ней скрывалась неотрефлексированная антиэтатисткая, составляющая была для многих не менее объемна, чем религиозная. И в этом нет ничего ни странного, ни предосудительного. Вспомните, ведь и православные катакомбники, и баптисты-инициативники идею советского антихристова государства поднимали до религиозного уровня. Мы ощущали, что наше призвание – не походить на окружающий нас мир.
Никакой жесткой структуры в Семинаре не было. Никакого членства. Большей частью мы собирались по разным квартирам в Москве. Иногда в Питере, иногда в нашей смоленской квартире. Будущий историк вправе будет написать, что в Смоленске находилось отделение подпольной православной организации "Семинар". На самом же деле живая жизнь гораздо милее и прозаичнее. Просто в нашей квартире собирались мамины ученики (она преподавала французский язык в педагогическом институте), приходили мои друзья-студенты, к Любе, моей жене, приходили подруги. То мы занимались латынью, то читали "Лебединый стан" или "Реквием", а попутно шли разговоры. Позже устраивали библейские чтения. И все это по-домашнему, попросту. В общем, это были традиционные кухонные посиделки, но мы остро ощущали причастность к общему делу. Семинар был не столько организацией, сколько общением. А вот когда во второй половине 70‑х мы купили дом, это уже, конечно, был серьезный шаг в организационную сторону.
Дом покупали в складчину, но основную сумму нам дали монахи Почаевского монастыря. Дом находился в Калининской области, теперь Тверской, на станции Редкино. Это был очень интересный дом: старый, большой, рубленый деревенский дом, на котором висела мраморная мемориальная доска с надписью, рассказывающей о том, что в этом доме жил художник, если мне не изменяет память, академик Творожников. Это обстоятельство придавало нашему дому какой-то определенный шарм. Мы мечтали повесить на коньке трехцветный российский флаг и объявить маленькую свободную территорию в 15 соток, где мы живем сами по себе. Вот наш дом, вот наш забор, вот наш сарай, огород, малина, и здесь мы собираемся на наш Семинар. И с тех пор мы собирались только в этом доме.
В тот период вот это и была наша Церковь – наша община. Все мы были православными, все ходили в храмы, все причащались, но поскольку реально-то приходской жизни в Церкви не было, то вот это и была такая наша молодежная форма приходской жизни. Хотя среди членов Семинара были и зрелые люди. Например, моей маме было уже за сорок…
Саша мечтал поднять уровень нашего семинара, скажем, пытался пригласить С. Аверинцева, И. Шафаревича в Редкино читать нам лекции, но они уклонились от приглашений. Позже, уже в начале 80‑х в Москве и Питере появились группы, где образовательная работа была поставлена более основательно, была более законспирированна, с нормально разработанными учебными программами. И издание самиздатской богословской литературы в 80‑е было налажено почти профессионально. А в первой половине 70‑х это все еще только назревало. Огородников был одним из первых. Именно он придумал сам термин "семинары", и мы себя в шутку называли "семинаристы", хотя, повторяю, образовательный момент был далеко не главным. Для меня самое главное было – форма православной общинной жизни. А в церковь мы ходили пешком в соседнюю деревню…
И власти вас, похоже, не трогали?
Постепенно стали трогать. Так или иначе возникали какие-то неприятности то у одного, то у другого. Больше всех, конечно, у Саши, поскольку он был организатором. Задним числом, четверть века спустя, нужно смотреть на ситуацию более трезво. Конечно, власти нам дали попрыгать какое-то время. То была "хельсинкская" пора, и власти вынуждены были дать стране маленький люфт…
Вторым по значимости человеком в Семинаре был ленинградский филолог Владимир Пореш. Он родом из Смоленска и учился у моей мамы. Затем переехал в Питер и работал в "бане", т. е. в Библиотеке Академии наук. С Огородниковым они познакомились при следующих обстоятельствах. Стоял Пореш на Невском проспекте: борода, длинные волосы и джинсы. Навстречу идет человек – тоже борода, тоже длинные волосы, тоже джинсы. Подходит и спрашивает Пореша: "Вы антисоветчик?" – "Да". – "Можно у вас переночевать?". Это был Огородников. Они с Порешем стали большими друзьями. Это Сашина черта – он умеет находить людей.
Просто вот так интуитивно, по внешности?
А почему нет? Сегодня труднее, но все равно православного и кришнаита вы выделите из толпы без большого усилия. А в 70‑е годы ошибиться было практически невозможно…
Если у Огородникова было обрывочное самообразование, то Володя получил прекрасное систематическое образование, закончил ленинградский университет, он настоящий филолог. И когда Огородников предложил издавать журнал, за это, естественно, вплотную взялись именно они – Саша и Володя. Это был второй очень важный организационный момент. Первый – дом, и второй – журнал. Журнал это уже серьезная работа, серьезная заявка. Название журналу очень быстро придумал Саша – "Община". Многие, помню, тогда были недовольны: как-то некрасиво – "Община", можно было назвать и поярче. А по сути это название совершенно точно отражало то, что у нас было. Это был никакой не семинар, это, конечно же, была община (просто так уж в историю наша группа вошла как "семинар Огородникова"). Редактором журнала – помню, тогда это был великий спор – хотел быть Валера Борщев. Среди нас он был единственным профессиональным журналистом. Но Саша, конечно, не уступил ему редакторского кресла. Вернее сказать – табуретки. Никаких кресел у нас и в помине не было. Валера очень обиделся, но жизнь и время лечат любые раны. А литературной частью "Общины" ведал блестящий поэт – Олег Охапкин. В его питерской квартире мы ежегодно проводили "Гумилевские чтения". Олег отличался от нас – он с детства воспитывался в церкви и был православным "от корня". В юности на его религиозность сильно повлиял знаменитый астроном Николай Козырев…
Вы были самым молодым участником?
Нет. Были и еще моложе меня. Например, Сережа Ермолаев. Четыре года отсидел парень…
А по составу?
Вообще-то, вокруг Семинара было много временных людей, случайных и странных: стукачей, бродячих странников, появлялись катакомбные христиане из ИПЦ, приезжали баптисты-инициативники. В ту пору мы открыли для себя громадный религиозный мир России. Я, например, до этого не отличал баптиста-инициативника от баптиста из ВСЕХБ. Потом понял разницу… Разумеется, мы предпочитали общаться с инициативниками, потому что они занимали четкую позицию по отношению к режиму. Вот сейчас возьмите, скажем, какого-нибудь "крутого" катакомбника, который не признает Московскую Патриархию, при этом он, конечно же, монархист, ярый антиэкуменист и считает протестантизм отвратительной ересью. Представим, что перед ним стоит выбор: с кем общаться – с патриархийным священником или с баптистом-инициативником. Конечно, он будет общаться с баптистом-инициативником или с каким-нибудь старообрядцем, который не признает государство. Что для настоящего катакомбника, что для старовера, что для инициативника – и Ленин был антихристом, и Брежнев, и Ельцин – антихрист. И любое государство – антихристово. Это их объединяет.
Тогда шло налаживание первых контактов, знакомств. Некоторые связи сохранились до сих пор. Скажем, моя мама находилась а заключении под Уссурийском в одной колонии с Галей Вильчинской, девушкой из очень известной семьи баптистов-инициативников. Так её братья, а опыт лагерный у них был огромный, очень много мне помогали советами, учили писать тайными чернилами (до сих пор рецепт помню). Это показывало степень их доверия ко мне, православному: они мне даже такие секреты раскрывали. При этом мы всегда сохраняли определенную дистанцию – вместе не молились и при возникновении диалогов на богословские темы отстаивали православную точку зрения. Для меня такое общение и есть "экуменизм". К слову сказать, нынешние молодые православные консерваторы, рассуждающие о вреде экуменизма, даже не подозревают, что по сравнению с настоящими русскими протестантами они просто школьники, потому что самые жаркие антиэкуменисты, которых мне приходилось встречать в жизни, – это именно русские протестанты (сознательно не определяю деноминации, чтобы не вызывать бесполезных дискуссий). И богословски свой антиэкуменизм они объясняют гораздо внятнее…
Огородников, конечно, писал в своей жизни какие-то статьи, но реально он автор одного текста. Саша обидится на меня, но это так, он автор одного текста, на мой взгляд текста блестящего. Он написал Декларацию Семинара, которая была опубликована в нашем журнале "Община". В Декларации он выразил и наши взгляды, и наши эмоции, и наши настроения. Процитирую:
"Грозные судьбоносные события, обрушившиеся на нашу Россию, вызвали насильственное уничтожение христианской культуры и общественной жизни, христианских основ и привели к пробуждению самых низменных инстинктов. Страшное моральное разложение народа, пьянство, волна дикого уголовно-хулиганского террора, залившего страхом ночные улицы российских городов, – итог социалистических экспериментов…