1.3. Становление российской фортепианной школы во второй половине ХIХ – начале ХХ века
Исполнительская школа – явление, одновременно принадлежащее к высшим достижениям художественной культуры и свидетельствующее об уровне развития профессионального музыкального образования, его "верхней планке". В России вторая половина ХIХ в. была определяющим временем для становления того, что впоследствии назовут "российская исполнительская школа".
Это понятие включает в себя более узкие: фортепианная школа, скрипичная и т.д.; они, в свою очередь делятся на различные ветви, к примеру московская фортепианная школа, петербургская скрипичная школа и т.д. Проследить формирование и развитие этих школ – одна из задач истории профессионального музыкального образования.
Отсчет существования самостоятельной российской фортепианной школы справедливо ведут от основоположников отечественного профессионального музыкального образования братьев Рубинштейнов. Помимо организаторской и музыкально-просветительской деятельности они занимались собственно педагогической работой в области фортепианной педагогики. Масштаб этих музыкантов предопределил то, что российская фортепианная школа с самого начала своего самостоятельного существования стала развиваться под их большим влиянием, которое явно прослеживается в ней и сейчас.
И Антон, и Николай Рубинштейны требовали от учеников прежде всего передачи содержания исполняемых произведений. А для этого необходимо было интенсивное общемузыкальное и интеллектуальное развитие учащихся, чему посвящалось немало усилий и в классах Рубинштейнов, и в созданных ими консерваториях. Вместе с тем большое значение придавалось и технике исполнения, без которой искусство пианиста не существует. Органичное сочетание художественного воспитания и обучения технике исполнения, в котором первое место занимает содержание, – важнейшая особенность педагогики Рубинштейнов, ставшая традицией для российской фортепианной педагогики в целом.
Еще одно свойство искусства великих братьев – прежде всего оно отличало Антона Рубинштейна – стремление к "пению" на фортепиано, высочайшая культура звука, идущая от русской певческой традиции и продолжающаяся и ныне в российской фортепианной педагогике. В современных исследованиях отмечаются также такие черты, идущие от Рубинштейнов и ставшие неотъемлемым свойством всей российской фортепианной школы: преобладание репертуара высокой художественной ценности; бережное отношение к авторскому тексту; органичное сочетание методов показа, словесного пояснения и эмоционально-волевого воздействия; задушевность, психологизм и гуманность; личностно-ориентированный подход к ученикам, преобладание отношений сотрудничества (Г.М. Цыпин, А. Г. Каузова, Т.Г. Мариупольская).
Наряду с общими чертами в педагогике А. Г. и Н.Г. Рубинштейнов прослеживаются и существенные различия, давшие, по мнению Л.А. Баренбойма, начало двум ветвям российской фортепианной педагогики. Традиции двух этих направлений сохранились и сегодня, а различия, лежащие в их основе, относятся к методам преподавания.
Антон Рубинштейн в занятиях с учениками шел, как правило, от прочувствования исполняемой музыки к ее осмыслению, от эмоции к мысли. Обычно он начинал работу над музыкальным произведением с того, что увлекал молодого пианиста ассоциациями и образными сопоставлениями, направленными прежде всего на активизацию мира его чувств. Разумеется, он требовал от своих питомцев логической интерпретации, достигаемой дисциплиной музыкальной мысли, и добивался гармонии "прочувствованного" и "обдуманного". Но дорогу к слиянию двух начал он прокладывал, идя от эмоционального отношения к осмыслению музыки и широко пользуясь на всех этапах обучения тонким "переводом" искусства звуков на язык программности.
Иначе вел занятия Николай Рубинштейн. И он "заражал" учеников, но не словесными разъяснениями образного смысла исполняемой музыки, а впечатляющим показом. Генеральное же направление его работы было иным, чем у брата: через осмысление к переживанию, через мысль к чувству, через наблюдение над закономерностями самой музыки к познанию ее жизненного содержания.
Оба пути фортепианного обучения были продуктивны и результативны, оба обладали достоинствами и оба таили в себе опасности. Не следует забывать, что и тот, и другой вид в чистом виде – абстракция; в действительности они часто переплетались. Но определенные и существенные тенденции оставались.
Педагогическая деятельность А. Г. Рубинштейна протекала в основном в Петербургской консерватории (он возглавил ее сразу после открытия, затем ряд лет посвятил интенсивной композиторской и исполнительской деятельности, связанной с гастрольными поездками по всему миру, а в 1887 г. вновь вернулся к директорству в консерватории).
Занимаясь с учениками, Антон Григорьевич стремился прежде всего воспитать в них художников, привить самостоятельность. Требуя при работе над произведением строжайшей точности в прочтении текста, он при этом более всего заботился о выявлении поэтического содержания музыки. С этой целью он часто прибегал к образным сравнениям и аналогиям. И. Гофман – самый известный из учеников А. Г. Рубинштейна, один из крупнейших пианистов мира конца ХIХ – первой половины ХХ в. – писал: "Его способ преподавания был таков, что делал всякого другого учителя в моих глазах похожим на школьного доктринера. Он избрал метод косвенного наставления посредством наводящих сравнений. Он касался музыкального в строгом смысле лишь в редких случаях. Этим путем он хотел пробудить во мне конкретно-музыкальное, как параллель к его обобщениям, и таким образом сохранить мою музыкальную индивидуальность" [22. С. 39]. При всей широте образных ассоциаций и глубине постижения эмоционального содержания музыки, А. Г. Рубинштейн требовал от учеников неукоснительно точного выполнения авторского текста. Вопрос о степени свободы интерпретатора в соблюдении авторских указаний всегда вызывал много дискуссий, и в конце ХIХ в. в Европе среди исполнителей было модно переиначивать текст: это считалось проявлением творческой самобытности. Русская фортепианная школа всегда следовала по пути точного воспроизведения авторских текстовых указаний, и родоначальниками такого отношения к тексту были Рубинштейны. Вот что писал по этому поводу Гофман: "Глазами, прикованными к печатным страницам, он следил за каждой нотой моей игры. Он, несомненно, был педантом, буквоедом, – как бы это ни казалось невероятным, особенно если принять во внимание те вольности, которые он позволял себе, когда сам играл те же произведения! Однажды я скромно обратил его внимание на этот кажущийся парадокс, он ответил: "Когда вы будете в том же возрасте, в каком я теперь, вы можете поступать так же – если сумеете"" [22.С. 40].
На это многозначительное "если сумеете" впоследствии обращали внимание многие крупные пианисты, знакомившиеся с воспоминаниями Гофмана. В словах А. Г. Рубинштейна кратко сформулирована концепция степени свободы интерпретатора, в ХХ в. нашедшая свое развитие в трудах российских педагогов-пианистов, в частности А. Б. Гольденвейзера. Суть ее в том, что только исполнитель, который наиболее полно воплощает намерения автора, выраженные в тексте, имеет право уже за рамками этих намерений, опираясь на текстовой фундамент, проявить свою творческую индивидуальность.
Попытки "оригинальничанья" путем примитивного искажения текста, в то время столь популярные, свидетельствуют как раз о творческой беспомощности исполнителя. Вот почему для того, чтобы проявлять какие-либо вольности в тексте, надо, по словам А. Г. Рубинштейна, "суметь" это сделать.
Преемник творческого метода А. Г. Рубинштейна в педагогике ХХ в. Г.Г. Нейгауз полагал, что воспоминания о занятиях у А. Г. Рубинштейна дают наглядный пример лучшего педагогического приема, постановки важнейшей задачи, указывают прямой путь к цели исполнения. После прослушивания пьесы А. Г. Рубинштейн задавал вопросы о характере музыки: какова она – драматична, лирична, саркастична, торжественна, радостна, скорбна и т.д.? "Правильные ответы на такие вопросы, – пишет Г.Г. Нейгауз, – ответы, конечно, не словесные только, но конкретно воплощенные в исполнении, являются, мне кажется, высшим достижением педагогической мысли и практики, самым полным итогом совместных усилий учителя и ученика" [40. С. 193].
Чрезвычайно интересно с педагогической точки зрения упоминание Гофмана о том, что А. Г. Рубинштейн не позволял ему приносить на урок одно и то же произведение более одного раза. Антон Григорьевич объяснял это тем, что во второй раз он будет говорить совсем другое. По мнению Г.Г. Нейгауза, это "…свидетельствует о том, что А. Г. Рубинштейн был удивительный педагог и психолог. Он, очевидно, боялся смутить юношу, как бы талантлив тот ни был, слишком большой широтой и богатством своих музыкальных концепций, он сознательно ограничивал себя как педагог, он давал не все возможные советы, но только некоторые – самые нужные" [40.С. 200].
Еще одну знаменитую фразу, сказанную Гофману А. Г. Рубинштейном, уже в течение многих десятилетий повторяют пианисты. На вопрос об исполнительских средствах Антон Рубинштейн однажды ответил: "Играйте носом, но чтобы хорошо звучало!" [22.С. 42]. Гофман трактует эту фразу как "помоги себе сам". В ней есть и еще один скрытый смысл: А. Г. Рубинштейн в эпоху, когда пианистические средства несли на себе отпечаток множества условностей, решительно утверждал приоритет содержания над средствами. Главное, по А. Г. Рубинштейну, "чтобы хорошо звучало", то есть содержание, а средства могут быть любыми, так как они вторичны.