Честно говоря, я как-то не очень представлял себе, из чего мои боевые друзья собираются самогонный аппарат делать. Мне казалось, что дело это непростое, требующее каких-то специальных деталей и материалов. Но все оказалось до примитивности просто. Тоненькую спиралевидную металлическую трубку мужики выдрали из какого-то самолета – там их очень много всяких разных. Трубку эту вставили в дно трехлитровой металлической банки из-под сухого молока и запаяли так, чтобы содержимое банки не могло пролиться. Вот вам и весь самогонный аппарат! Бражка заливается в банку, крышка которой плотно закрывается. Спираль помещается в специальный бачок, наполненный холодной водой, а сама банка ставится на электроплитку. Бражка начинает кипеть, спиртовые пары идут по спиралевидной трубке, охлаждаются и оседают на ее стенках в виде замечательного и столь необходимого нашим людям самогона, который с конца спирали капает в подставленную баночку.
Так вот, рекорд Гиннесса заключался в том, что всего через 10 часов после приземления в чужой стране, не имея на руках никаких привезенных с собой приспособлений и специальных средств, советские офицеры уже попробовали по первой рюмке замечательнейшего первача. И продолжали пробовать его всю свою командировку. Я, правда, с тех пор долго не мог перебороть неприязнь к стиральным машинам, потому как оказался фактически прикованным к этому произведению азиатского ума. Но мне за страдания ребята всегда дополнительные полстакана наливали. А аппарат я забрал с собой в родной гарнизон, и он долго еще служил и, что интересно, ни разу не ломался. И даже очень помог, когда мы, пораскинув нашими воспаленными офицерскими мозгами, пришли к выводу, что нужно заканчивать беспорядочное и разрозненное пьянство и создать специальную тайную организацию, которая бы могла придать нашим самогонным занятиям некий идейный смысл. А называлась эта организация "Штаб революции". Я был в этом Штабе видной персоной, числился "особой, приближенной к вождю", имел официальный титул "певец революции" и должность "начальник особого отдела".
Эта подпольная могучая организация сложилась следующим образом: меня тогда, ввиду окончательного отъезда супруги в Союз, перевели из городка для семейных, где мы жили в отдельных квартирах, в гостиницу для холостякующих офицеров. Гостиница располагалась на берегу Средиземного моря, вид из окна открывался красивый, но, к сожалению, созерцание моря было чуть ли не единственным нашим развлечением, потому что книги и газеты поступали к нам редко, а телевидение транслировало только две зануднейшие местные программы. Как мы могли развеять свою тоску по родине? Только картами, нардами, шахматами и, безусловно, самогоном. Однако в тихих локальных пьянках тоже мало интересного – вечером нажрались, утром встали с опухшими рожами (даже поговорка такая была: "У нас режим – выпьем и лежим"). А потому в гостинице постепенно сложилась устойчивая группа человек из пятнадцати, которые превратили застолье в некий ритуал и тщательно к нему готовились: ловили мурен в Средиземном море, коптили их, жарили на крыше шашлыки, красиво сервировали столы и во время самой пьянки обязательно произносили длинные речи и тосты.
Однажды кто-то назвал хабира-прибориста из нашей группы ВВС, произнесшего очень смешную речь о "великой африканской алкогольной революции", вождем – он действительно несколько напоминал Ленина и к тому же звали его Владимиром Ильичем. Прозвище прилипло, а потом все вдруг стали играть в такую игру, что, мол, совместные застолья – это не просто пьянка, а заседание Совета алкогольной революции, возглавляемого вождем. Ветераны движения немедленно получили чины и звания: Совет выбрал "министра обороны", "главкома ВВС", "начальника Генерального штаба". Преподаватель из авиашколы Альгердас Альбина получил должность "командира литовского полка", а главный самогонщик в гостинице, сварщик дядя Миша, – титул "хранителя революционной жидкости". Я был назначен "начальником особого отдела", а поскольку у меня была гитара, на которой я тренькал во время заседаний Штаба, вождь присвоил мне звание певца алкогольной революции. Особую остроту заседаниям придавало то обстоятельство, что проходили они на территории страны, в которой действовал сухой закон (на это, впрочем, все русские просто чихать хотели). Заседания всегда открывались одинаково – во главе стола вставал вождь с маленькой кружечкой в руке и, картавя по-ленински, объявлял: "Товарищи, Великая Африканская алкогольная революция, о которой столько времени мечтали специалисты и переводчики нашего города, продолжается!" Все выпивали по первой, а потом переходили к обсуждению текущих вопросов – об открытии новых вакансий в Штабе, о деятельности тайных членов организации в условиях подполья в городке для семейных, о "продразверстке", под которой понималось пополнение запасов "революционной жидкости"...
В общем, все было очень весело, и постепенно в Штаб вступила чуть ли не половина обитателей гостиницы. И тогда вождь, который просто не просыхал от этой самой "революционной жидкости", объявил "диктатуру опохмеляющихся". Диктатура эта, правда, сводилась к тому, что члены Штаба потребовали, чтобы им в гостиничной столовой разрешили сдвигать во время ужина столики в один большой стол, за который представители тайной организации садились согласно рангам и чинам. Это требование было удовлетворено, поскольку администраторами, официантами и поварами в этой столовой работали советские женщины, жены тех счастливцев, которые жили в городке для семейных. Правда, позже выяснилось, что не все обитатели гостиницы относились к существованию Штаба лояльно... А выяснилось это, когда меня на третьем году службы в этой замечательной африканской стране перевели в столицу. И вот там как-то раз случился у меня небольшой конфликт с нашим местным особистом, а надо сказать, что особисты и их взаимоотношения с военными переводчиками – это вообще отдельная тема для разговора. Военные контрразведчики часто действовали грубыми, а подчас просто топорными методами. Судя по всему, в те времена, когда я, например, служил в учебном центре (в уже упоминавшемся выше южнорусском городке), их волновал не реальный результат, а статистика, отчетность, что порождало иногда самую настоящую "липу". В том учебном центре, скажем, в задачу особистов входило, помимо всего прочего, выявление среди иностранных курсантов и офицеров "антисоветски настроенных элементов". То ли у контрразведчиков существовал какой-то план-разнарядка на этих антисоветчиков, то ли им просто нужны были дополнительные средства на оперативные нужды, и, чтобы выбить их, они завышали показатели, но порой работа "особняков" выглядела так: в особый отдел вызывался какой-нибудь переводчик, и контрразведчик начинал с ним беседу – много ли, дескать, антисоветчиков в той группе, где ты лекции толмачишь? "Да нет, – пожимает плечами переводяга, – вроде все ребята нормальные, никаких таких антисоветских настроений не замечено..." – "Понятно", – тянет нехорошим голосом особист и задает новый вопрос:
– Вы, товарищ старший лейтенант, кажется, вскоре за границу хотите поехать? Оформились уже? Эт хорошо, эт правильно... А скажите, это не вы третьего дня сидели в ресторане "Кавказ" вдребезги пьяный, за четвертым столиком справа? У вас, кажется, на носу колечко репчатого лука было? Не вы? Эт хорошо... Так сколько, говорите, в вашей группе не совсем правильно ориентированных курсантов?
Переводчик, который действительно напился в "Кавказе" именно третьего дня, вздыхал и шел писать отчет на шести страницах убористым почерком, по которому выходило, что чуть ли не вся группа каких-нибудь иракцев или эфиопов – законченные, матерые антисоветчики, засланные в Союз с особым заданием – подмечать слабости советского строя и вести агитацию среди советских офицеров для ослабления боевой мощи нашей непобедимой и легендарной армии...
Попадались, правда, и среди "особняков" нормальные ребята, но...
Спустя несколько дней после одного моего мелкого конфликта со столичным особистом он вызвал меня вечером к себе и сообщил, что ему необходимо побеседовать со мной. Я поинтересовался: "На какой предмет именно?" Он ответил, что имибыла получена информация о том, что я принимал участие в создании странной организации под названием "Штаб революции". И что его интересуют все подробности, поскольку, согласно полученному сигналу, этот Штаб далеко не так безобиден, как могло бы показаться с первого взгляда, потому что под прикрытием шуточек там ведется определенная идеологическая обработка вовлеченных в него людей.
Самое неприятное заключалось в том, что я прекрасно понимал: особист знает истинную цену нашей могучей организации и никаких антисоветских иллюзий на ее счет не питает. Просто он хочет потрепать мне нервы, что ему, безусловно, удастся. Несколько вечеров были убиты на идиотские вопросы и не менее идиотские ответы. А потом, когда я уже чувствовал, что могу сорваться и устроить либо мордобой, либо скандал, все закончилось. К чести особиста, надо отметить, что никаких официальных последствий для меня эта история не имела. Что же касается последствий неофициальных, то я еще раз убедился в том, что пьянство – это все-таки зло и что именно через него возникают самые разные проблемы, которые могут помешать и карьере, и личной жизни тоже. Хотя, конечно, все это я знал и раньше, поскольку примеров перед глазами было предостаточно. Но, известное дело, чужой пример дураков учит плохо, даже если это и пример самый наиколоритнейший – такой, скажем, каким стала история выпускника МГИМО <МГИМО – Московский государственный институт международных отношений> старшего лейтенанта Цыплонковского, служившего с нами все в том же отделении переводов в милом моему сердцу казачьем городке...