* * *
В целом вместо прогресса в развитии парламентаризма в Сербии в ХХ в. наблюдался регресс. К тому же, если вычесть все войны и годы различной степени диктатур (включая и самую длительную – коммунистическую), то получится, что сербский парламентаризм в прошлом веке существовал менее сорока лет. Но даже в свои лучшие годы такой важнейший институт государственности функционировал преимущественно как обрамление для своего рода полуторапартийной политической системы. И если при однопартийной системе парламентаризм в принципе невозможен, то и при полуторапартийной – он функционирует далеко не самым лучшим образом. Права меньшинства в Сербии и Югославии, как правило, не учитывались. Парламентаризм также часто понимался лишь как неограниченная власть большинства. Национальная идеология – будь то местный национализм, "интегральный югославизм" или "самоуправление" – сразу же превращалась в догму и насаждалась силовыми методами вплоть до диктатуры. Мало что изменилось и после прихода к власти демократов.
Вся сербская истории, и ХХ век – не исключение, состоит из удивительных повторов. В частности, принятие новых конституций в Сербии и в первой, и во второй половине ХХ в. всегда обусловливалось закреплением монополии той или иной партии, находившейся у власти. Как точно подметил В. Коштуница, говоря о последнем десятилетии прошлого века в истории своей страны: "Республиканская конституция 1990 г. была конституцией Соцпартии Сербии, федеральная конституция 1992 г. была конституцией Соцпартии Сербии и Демократической партии социалистов Черногории. Новая республиканская конституция (которая в те годы разрабатывалась в Сербии. – К.Н.) грозит стать конституцией ДОСа". По словам того же Коштуницы, внутри ДОСа "все подчинено интересам одной Демократической партии, а сам ДОС – современный вариант Народного фронта, в котором подобным же образом доминировала КПЮ".
В целом задача политической модернизации, в том числе и создания полноценного института парламентаризма, по-прежнему стоит перед Сербией. Выполнить эту задачу до конца мешали отсутствие преемственности в развитии сербского общества и более того – неоднократные разрывы сербской государственности. Напомним, что в одном только ХХ веке это произошло несколько раз: в 1918 г., когда сербская государственность была растворена в государственности югославской; в 1943 г., когда коммунисты, проведя II сессию АВНОЮ, осуществили, по сути, государственный переворот; в 1992 г., когда распалась титовская Югославия, и наконец, в 2000 г., когда после "октябрьской революции" в Сербии произошла смена власти, покончившая с коммунистическим прошлым.
Отсюда проистекает и тот факт, что попытки модернизации в Сербии осуществлялись неоднократно. По крайней мере, три раза – в первое десятилетие XX в. и в межвоенный период; после Второй мировой войны; наконец, в настоящее время. В начале века это была модернизация "догоняющая" и "имитационная". После 1945 г. – вновь "догоняющая", но уже не имитирующая западный образец, а "альтернативная". Последняя попытка модернизации частично началась еще при Милошевиче, но окончательно закрепилась только после 5 октября 2000 г. Причем эту модернизацию вновь можно определить как "догоняющую" и "имитационную".
У такой политики в Сербии есть оппоненты, прежде всего на левом и национальном сегментах политического спектра, в армии и спецслужбах. По-прежнему инертной массой остается сербское крестьянство. Впрочем, и в науке у теории политической модернизации есть влиятельные оппоненты, которые не рассматривают исторический процесс столь однолинейно – через призму "вестернизации" всех государств. Они считают, что незападные общества могут пройти этапы трансформации, не ломая свой "генетический код", не отказываясь в политическом плане от суверенитета, а в культурном – от самобытности, или, как сейчас принято говорить, идентичности. Более того, попытки прямого внедрения западных политических стандартов в незападных обществах не дают эффекта, но могут спровоцировать многие негативные явления – рост бюрократизации и коррупции, резкое расслоение общества и т. п.
Этого не избежала и Сербия. И в целом, по-видимому, надо пытаться сохранить все-таки две системы координат для явлений, о которых мы говорим, – модернизационную (формационную) и цивилизационную. Однако это не отменяет и того факта, что, как и во многих странах с "догоняющей" модернизацией, причину невысокой эффективности различных формальных, в том числе и представительных, институтов следует все-таки искать прежде всего в отсутствии нормальной рыночной экономики, правового самосознания и гражданского общества. Именно из них постепенно вырастали представительные институты в странах так называемой "первичной" модернизации. В странах же "вторичной", "догоняющей" модернизации телега часто была поставлена впереди лошади.
Наконец, представленный Западом либерально-демократический, рационально-материальный вариант развития сегодня сам находится в глубоком ценностном кризисе. Как отмечает Адам
Михник: "Мы верили в свободу, но, когда свобода пришла, оказалось, что свобода, реализованная в демократической системе, во всем мире переживает кризис. У нас совпали два кризиса – кризис трансформации и кризис западной демократии".
Приверженцы модернизационного подхода выдвинули уже концепцию следующей стадии развития для стран, осуществивших "первичную" модернизацию, – стадии политического постмодерна, когда теряют эффективность и размываются такие классические политические институты, как бюрократическое государство, парламентаризм, массовые партии и т. п. Причем процесс размывания затрагивает и само национальное государство, суверенитет которого все больше ставится под сомнение со стороны так называемого мирового сообщества. В этих условиях предстоит ответить на вопросы, как эти процессы будут влиять на страны, осуществляющие "вторичную" модернизацию, и что предстоит делать самим этим странам, чтобы навсегда не отстать в цивилизационном развитии и не стать "новыми колониями" развитых стран.
Югославский эксперимент
Воспроизводство советской модели
Королевская Югославия погибла в 1941 г. Возникновение в горниле войны "второй", титовской Югославии, казалось, давало этой стране новый шанс создания устраивающего все югославянские народы успешного общего государства. Однако югославский эксперимент, как часто называют в литературе специфичный опыт социалистического развития этой страны во второй половине ХХ в., окончился полным крахом и был усугублен кровавой гражданской межэтнической войной "за югославское наследство". Причем причинами, которые завели югославский эксперимент в тупик, были не только присущие всем странам "реального социализма" неэффективная экономика и авторитарная политическая система (в ее экзотическом самоуправленческом варианте), но и окончившаяся полным провалом государственная национальная политика.
Национальный вопрос всегда был одним из самых главных в Югославии. Это и понятно, учитывая многонациональный состав этого существовавшего на протяжении большей части ХХ в. балканского государства. Несмотря на этническую близость югославян, говорящих практически на одном или очень близких языках, между ними все же было много различий, в частности в уровне экономического и культурного развития. Югославские народы объединились на этапе уже сложившихся (или, в некоторых случаях, складывавшихся) наций, у них было разное историческое прошлое, традиции, они принадлежали к разным религиям. Все это позволяло говорить даже о встрече на югославской земле различных цивилизаций.
Создавая общее государство, они решали разные задачи. Если сербы достигали, наконец, объединения всех частей своего народа в одном государстве, то хорваты и словенцы в определенной степени выбирали меньшее из двух зол и из лагеря проигравших войну переходили в стан победителей. Хотя нельзя умалять и того факта, что среди хорватов и словенцев были и искренние сторонники югославского объединения.
Подчеркнем особо, что Югославия, на наш взгляд, не была совершенно случайным образованием, как считают сейчас постфактум некоторые политики и исследователи. Но она не была, конечно, и прочным гармоничным государством, гарантированным от распада. Наоборот – любым властям Югославии предстояло все время заботиться о целостности государства, бороться с то усиливавшимися, то затухавшими центробежными тенденциями.